— Последний раз прошу, благослови великого государя всея Руси! — В голосе думного дворянина послышалась угроза.

Филипп не ответил. Снова преклонив колени перед иконой, он стал креститься и громко читать молитву.

Малюта Скуратов воровато оглянулся, вынул из-за пазухи короткий кусок пеньковой веревки и петлей накинул на слабую шею старца.

Через минуту он вышел из кельи, прикрыл дверь и, отерев со лба обильный пот, сказал ожидавшим его монахам:

— Предайте земле тело старца Филиппа, преставился он, надо думать, от угара. — Малюта снял шапку.

Монахи ужаснулись и заплакали.

Прошло пять дней, войско царя Ивана покинуло разоренную и сожженную Тверь. Опричники отправили по своим домам много награбленного добра. Порубленные, истерзанные тела горожан, окаменевшие от мороза, лежали на улицах и площадях, торчали на кольях, висели, повешенные за ноги… Многие были утоплены в прорубях Волги. Пошел мелкий сухой снег. Занялась пурга, засыпая снегом залитые кровью улицы и площади города.

Покинув Тверь, опричники и дальше двигались с теми же предосторожностями. Никто не должен был знать, куда идет царское войско. По дороге опустошили огнем и мечом город Торжок, город Вышний Волочек и другие места до самого озера Ильменя. В Торжке в одной из крепостных башен сидели пленные воины Девлет-Гирея. Когда царь Иван вошел к ним, молодой высокий крымчак встретил его бранным словом. Зная, что пленные безоружны и закованы в цепи, царь ударил пикой дерзкого воина. Но неожиданно крымчак выхватил пику из рук царя и замахнулся с радостным воплем.

Малюта Скуратов бросился вперед и успел собой заслонить царя Ивана. Копье раздробило левое плечо думного дворянина. Он упал, обливаясь кровью.

— Гриша, — наклонился к нему царь, — Гриша, не опасно ли ты ранен? Я послал за лекарем… А этих всех я повелел на куски порубить. Гриша, за твою кровь…

Приговаривая, царь Иван вздрагивающими нервными пальцами гладил лицо любимца. Малюта поцеловал холодную царскую руку.

Прибежавший лекарь Арнольд Линдзей перевязал пробитое копьем плечо, а слуги уложили раненого в царский возок.

2 января 1570 года опричное воинство окружило со всех сторон Великий Новгород. По всем дорогам боярин Алексей Басманов поставил крепкие заставы. Ни один человек, ни пеший, ни конный, не мог спастись бегством.

У истока реки Волхова широко раскинулся Новгород. Софийская сторона на западном берегу и торговая на восточном возникли в далекую, незапамятную старину. У самого Волхова, на пологом холме, высились каменные стены детинцаnote 60 с башнями и узкими воротами. За стенами крепости теснились разукрашенные главы древнего Софийского собора.

Прежде всего по царскому повелению закрыли все монастыри и церкви в окрестностях Новгорода, а иноков и священников согнали в одно место и потребовали с них по двадцать рублей выкупа. Кто не мог заплатить, того ставили на правеж, били батогами. Дворы богатых купцов в городе тоже запечатали. Дьяков и подьячих заковали в цепи и согнали, как скот, в огороженный забором двор. Жен и детей стерегли в домах.

Войска увидели царя Ивана 6 января в пригороде. На другой же день опричники казнили всех монахов, бывших на правеже, и развезли трупы по монастырям для погребения.

Окруженный сановниками царь Иван 8 января вступил в город как победитель. У городских ворот его встретили почетные горожане с духовенством. В руках у всех были иконы. Именитые купцы Федор Дмитриевич Сырков и его брат Алексей поднесли хлеб с солью на золотом блюде. Царь хлеба-соли не принял, велел всем мужикам вырвать бороды, а Федора Сыркова с братом посадил в погреб. На Великом мосту дожидался архиепископ Пимен с крестами и чудотворными иконами.

Царь не сошел с коня, не принял благословения.

— Злочестивец, — закричал он пронзительно, — в твоей руке не крест животворящий, но оружие убийственное, которое ты хочешь вонзить нам в сердце! Знаю умысел твой и всех гнусных новгородцев… Знаю, что вы готовитесь предаться королю Жигимонду… Отселе ты уже не пастырь, а враг церкви и святой Софии, хищный волк, губитель, ненавистник венца Мономахова…

— Не виноват я, государь… — Архиепископ едва шевелил от страха языком. — Обнесли меня враги лживым словом…

— Молчи, об этом я поговорю с тобой особо, а сейчас иди с иконами и крестами в Софийскую церковь.

Царь умилялся, слушая литургию, падал на колени, усердно стукался лбом о древние каменные плиты. После службы он вошел в архиепископские палаты, сел за обеденный стол вместе с софийскими боярамиnote 61 и своими вельможами. Приближенные заметили новые ссадины и синяки на его лбу.

Раненый Малюта Скуратов сегодня встал с постели. Рука его лежала на перевязи. Бледный и похудевший, он почти не притрагивался к пище. Сидел он рядом с царем. По другую сторону государя — царевич Иван. За царевичем расселись татарские вельможи.

Обед начался торжественно, здравицами за царя и царский дом. Застолье ничем не омрачалось. И вдруг в самом конце пиршества царь Иван приподнялся со своего места и завопил неистовым голосом.

Это был сигнал.

В палаты тотчас ворвались вооруженные опричники в черном, схватили архиепископа и всех софийских бояр и архиепископских слуг.

Софиянин Никита Бобыль, высокий, с огромными кулаками детина, свалил с ног двух опричников и выскочил в дверь. В сенях он ударил ножом царского телохранителя, загородившего дорогу, и со всех ног бросился на колокольню Софийской церкви. И по всему Великому Новгороду разнеслись могучие медные стоны большого колокола. Он призывно звонил до тех пор, пока опричники не сбросили с колокольни мертвого Никиту Бобыля.

Кое-кто из горожан отважился с оружием прибежать на площадь. У стен древней соборной церкви завязалась схватка. Два часа держалась горсточка отважных новгородцев против царских опричников.

— Изменники, продажные шкуры! — кричали опричники.

— Разбойники, душегубы! — отвечали новгородцы.

— Отпустите архиепископа!

— Мы вас всех в капусту изрубим!

— Архиепископ первый изменник государю!

Но сила сломила отвагу. Все новгородцы были перебиты.

В первый же день жестокие пытки людей затуманили сознание царя Ивана. Его болезненный мозг, отравленный кровью, везде искал измену… Двоюродный брат Владимир снова стоял перед глазами. По ночам царю чудился хан Девлет-Гирей с мечом в руке или польский король Сигизмунд. «Я сел не в свое место? — кричал царь Иван во сне. — Я покажу вам, где мое царство! Я вам не князь Овчина-Оболенский…»

А днем царь без сожаления рубил головы или сажал на кол всех, кого подозревал в измене.