Снадобья лекаря Арнольда Линдзея мало помогали.

Царский дворецкий Лев Салтыков и духовник государев Евстафий обобрали Софийскую церковь. Взяли в московскую казну драгоценности из других церквей и монастырей — сосуды, иконы, колокола.

Новгород был предан поголовному грабежу. Множество мужиков с одноконными и двуконными санями перевозили награбленное в городе добро, сундуки и лари, в один из монастырей, расположенный за городскими стенами. Там все сваливали в кучу и охраняли. Добычу хотели делить между всеми опричниками.

Царские воины чувствовали себя, как во вражеской стране. Они ломились в дома, лавки и кладовые, влезали в окна, срывали двери и ворота с петель. А то, что не могли захватить, уничтожали. Жгли пеньку, кожи, бросали в реку воск и сало. Погибли огромные запасы, скопившиеся в городе за десятки лет.

Конные отряды царь Иван направил в окрестности Новгорода, дал им право без суда казнить людей и губить их достояние. Всадники с собачьими головами и метлами грабили помещиков, крестьян и монастыри, сжигали хлеб, уничтожали скот, убивали людей.

Появились и самочинные группы опричников, считавших недостаточной свою долю при общем дележе и грабивших новгородцев за свой страх и риск.

Доведенные до отчаяния новгородцы брались за оружие, соединялись в отряды и нападали на царских слуг. Немало опричников погибло от меча народных мстителей.

Тем временем в городище открылся суд. Изменников судил царь Иван со своим наследником. Ежедневно около тысячи людей приговаривались к смерти.

Наступил месяц февраль. Царский гнев стал понемногу стихать. 3 февраля царь Иван сидел на золоченом архиепископском кресле. От его ног по снегу тянулась длинная дорожка кроваво-красного сукна. Потеплело. Падал мягкий редкий снежок.

Царя окружали рынды в белых меховых кафтанах с серебряными секирами в руках. Рындой правой руки стоял статный красавец Борис Годунов. Недавно он справил свадьбу с дочерью Малюты Скуратова.

Царь сидел в соболиной шубе и меховой заснеженной шапке, сложив руки на коленях. За спиной стояли Малюта и боярин Алексей Басманов. Они держали в руках списки, выкликали имена представших на царский суд и докладывали их воровские дела. Сегодня царь Иван узнал, что один из его опричников пожалел голодную женщину и дал ей каравай хлеба, ничего не взяв с нее. Царь приказал обезглавить и опричника и женщину. Их положили на площади рядом, вместе с караваем хлеба, на устрашение тем, кто поддавался состраданию…

В толпе послышался какой-то шум, заглушенные голоса, возня. Опричники из царской охраны, обнажив оружие, стали расталкивать народ. Алексей Басманов по приказанию царя прекратил доклад и тоже затрусил рысцой вслед за телохранителями.

Вернувшись, боярин сказал царю:

— Татары привели каких-то людей. Старшим у них иноземец, русский разговор понимает плохо. Хочет видеть тебя, великий государь.

— Добро, — нехотя распорядился царь, — ведите их сюда.

Стражники подвели десятка два людей, связанных по-татарски — вместе одной веревкой. Впереди вышагивал высокий и худой человек. На нем была кожаная куртка, суконные штаны и высокие сапоги. За поясом торчал кинжал. На плечах для тепла шерстяная вязаная накидка.

Остальные тоже были одеты не совсем обычно. Среди приведенных были Степан Гурьев, отец Феодор, Федор Шубин, Дементий Денежкин, Иван Баженов. Все они, увидев царя, повалились на колени.

— Толмача ко мне! — приказал царь Иван.

К царю с поклоном приблизились два немца: померанский уроженец Альберт Шлихтинг, переводчик царского лекаря, и саксонец-опричник Генрих Штаден.

Альберт Шлихтинг ростом мал и худ, с кошачьими усами, а Генрих Штаден — краснощекий, располневший на царских харчах. Вчера он вернулся в город, едва унеся ноги от вооруженных новгородцев.

— Кто ты? — спросил царь, нахмурясь, у долговязого иноземца.

— Датчанин Карстен Роде, ваше величество.

Его слова переводил Альберт Шлихтинг. А опричник Генрих Штаден следил, правильно ли.

— Почему ты здесь?

— По вашему приказу, ваше величество.

— По моему приказу? — приподнял бровь царь Иван. — Что же ты здесь делаешь?

— Я должен закупить в этом городе пеньковые веревки, смолу и парусину для кораблей вашего величества.

— А кто эти люди?

— Русские мореходы, мои помощники, люди Аникея Строганова.

— Мореходы? — Царь оживился, все вспомнил. На его морщинистом лице появилась улыбка. — Да, я приказал Строганову снарядить два корабля для охраны нашей заморской торговли от морских разбойников… Добро. А где корабли?

— В городе Нарве, ваше величество. Построены и спущены на воду. Осталось вооружить их снастью и парусами. Поставить пушки.

— Кто строил?

— Русские корабельщики под моим досмотром, великий государь, холмогорцы, отличные мастера.

Царь Иван долго и пытливо смотрел на странно одетых людей, сгрудившихся вокруг датчанина.

— Наказной капитан Карстен Роде, мы благодарим тебя за усердие к нашему делу. И вам, русские мореходы, спасибо. Нужна ли наша помощь?

— Ваше величество! Не велите рушить кладовую, где мы храним корабельную парусину, веревки и смолу. Прикажите дать нам двести саней с лошадьми для наших товаров, хотим по зимней дороге отправить их в Нарву. И нас с великим поспешанием просим отпустить.

Царь Иван нахмурился, помолчал.

— Нет, я не отпущу вас нынче из Новгорода. А товары ваши буду охранять… Ты слышишь, Алексей? — обернулся он к боярину Басманову. — Наступит время, отпущу и лошадей, и сани дам. А сейчас прошу всех мореходов со мной обедать чем бог послал… Эй, кто там, распустить на них узы…

Обласканные мореходы наелись до отвала за царским столом и, захмелевшие, вышли на улицы Новгорода. Город опустел, людей словно ветром сдуло. У заборов валялись застывшие человеческие трупы, полузанесенные снегом.

На Гончарной улице у одного из небольших домиков стояло шесть одноконных саней. На двух санях навалены узлы и ящики, остальные пустовали. Заиндевевшие лошади, покрытые дерюгами, жевали сено. Шесть вооруженных топорами слуг в лаптях и суконных онучах топтались на снегу, стараясь уберечь от мороза ноги.

Мореходы прошли было мимо. Их остановил истошный женский вопль, раздавшийся из дома. Карстен Роде и Степан Гурьев бросились к двери, она оказалась открытой. Ворвавшись внутрь дома, мореходы увидели царского толмача Генриха Штадена, тащившего за волосы полураздетую молодую женщину. Уцепившись за юбку, две маленькие девочки с плачем волочились по полу.

Степан Гурьев сильным ударом кулака сбил с ног опричника. Из кожаной сумки, висевшей у него на животе, посыпались золотые и серебряные монеты.