— Тебе-то что!?

— Эндрю, я проломлю тебе череп, если снова услышу что-то подобное.

Приятель подозрительно прищуривается, но больше ничего не отвечает. Только сейчас я обращаю внимание, что в комнате воцарилась тишина, и на нас все внимательно смотрят. Я молча снимаю с крючка куртку и выхожу из студенческого дома в кампусе, чтобы отправиться к себе. По дороге снова вижу везде Наташу.

Я больше не могу оставаться спокойным, когда кто-то обсуждает ее в нелицеприятном свете. Мне плевать, это посторонний человек в кафе или мой друг на вечеринке. Я затыкаю рот каждому. Стараюсь делать это словесно, не пуская в ход кулаки, но иногда срываюсь, как с Эндрю. Это в России можно вмазать по морде, и тебе ничего за это не будет. А в Америке у всех права и личная неприкосновенность. Здесь за драку могут посадить.

Но однажды я не выдерживаю и вмазываю идиоту, который, не стесняясь, говорит продавцу в газетном киоске, что хочет купить журнал «с той русской моделью в купальнике», чтобы «снять вечером напряжение». Мне удается скрыться раньше, чем продавец успевает вызвать копов.

Из СМИ я узнаю, что Наташа переехала жить в Лос-Анджелес. Блистает теперь на всех красных дорожках Голливуда. Желтые газетенки и папарацци принимаются пристально следить за ее жизнью. Фотографируют Наташу в спортивных штанах и с небрежным хвостом, когда она выходит из дома за кофе. И, конечно, они начинают копаться в ее грязном белье.

Тут же выискивается Наташина однокурсница, которое дает «честное» интервью о том, какая Кузнецова стерва и тварь. Не отстают и наши одноклассники. Кто первым рассказывает желтым газетам всякую дичь о Наташе? Конечно же, Влад.

Идет время, заканчиваются летние каникулы второго курса, а шум вокруг Кузнецовой не утихает. Она и в Москве на каждом столбе и по каждому каналу. Я возвращаюсь в Гарвард и начинаю третий курс. Забываться в алкоголе и одноразовых девушках по-прежнему не получается. Не реагировать на комментарии в Наташин адрес все так же невозможно.

У меня начинается затяжная депрессия с бессонницей и полным отсутствием интереса к жизни. В итоге я иду к психотерапевту.

— Расскажите, что вас беспокоит?

Миссис Донован — женщина лет сорока в очках и с волосами до плеч, слегка полновата, но для США с отсутствием здорового питания это норма, располагается в удобном мягком кресле напротив меня. В кабинете, где она проводит приемы таких психов, как я, приглушенное освещение и располагающий к беседе интерьер: кожаная мебель, журнальный столик, деревянные шкафы со множеством книг. Ничего лишнего и идеальная тишина.

Наш разговор записывается. Врач предупредила меня об этом перед сеансом. Сначала мне стало неуютно, а потом я подумал: да кому нужны бредни психического больного? Пускай записывает, сколько хочет.

— Бессонница, отсутствие интереса к жизни, апатия. Но при этом я иногда бываю очень агрессивен, — отвечаю на ее вопрос.

— Это всё началось одновременно?

— Отсутствие интереса к жизни и апатия появились чуть раньше. Бессонница и агрессия позднее.

— Этому что-то предшествовало?

— Да.

— Что именно?

Глубоко втягиваю воздух и шумно выпускаю его из легких. Облокачиваюсь на спинку такого же мягкого кресла, как у психиатра.

— Я расстался с девушкой, — наконец, говорю. — Уже давно, два года прошло. Первое время я нормально с этим жил. Понимал, что люблю ее, но все же считал свое решение о расставании правильным. Я надеялся, что постепенно смогу ее забыть, но ничего не получилось.

— То есть, сначала после расставания вас ничего не беспокоило?

— Нет.

— Когда именно вы стали терять интерес к жизни? После какого именно события?

Мне не нравится ее дотошность, но она врач, поэтому, наверное, так надо.

— Когда я стал видеть ее везде.

— Что вы имеете в виду? Где вы видите свою бывшую девушку?

Я медлю с ответом. То, что мне предстоит рассказать миссис Донован, касается не только меня, но и Наташи. А ее имя и так достаточно полоскают в желтых газетах.

— Я не могу это сказать.

— Для того, чтобы вам помочь, я должна знать полную картину, — мягко замечает.

— Я понимаю. Но эта информация касается не только меня, но и моей бывшей девушки. Я не хочу, чтобы она пострадала из-за моих откровений.

— Я могу остановить аудиозапись нашего разговора. Все, что вы говорите, сугубо конфиденциально и не выйдет за пределы этой комнаты.

Отрицательно качаю головой.

— Я не могу рисковать ее благополучием. Давайте предположим, что я вижу ее каждый день на учебе.

Миссис Донован слегка приподнимает уголки губ, как бы соглашаясь со мной.

— Вы сказали, у вас пропал интерес к жизни и появилась апатия, когда вы стали часто видеть свою бывшую девушку. А когда появились бессонница и агрессия?

— Может, полгода назад, я не помню точно.

— В чем проявляется ваша агрессия?

— Когда я слышу, как кто-то говорит плохо о моей бывшей девушке, я взрываюсь.

— Если дело не касается вашей бывшей девушки, вы не бываете агрессивны?

— Нет.

— Можете описать, что именно вы чувствуете, когда слышите плохие слова в адрес вашей бывшей девушки?

Я задумываюсь. Но стоит мне вспомнить высказывания про Наташу, тут же руки автоматически начинают сжиматься в кулаки.

— Все говорят, какая она плохая и ужасная, но это не так. Я ведь знаю, какая она на самом деле. Она очень добрая и искренняя. Люди просто не знают ее и придумывают всякую ерунду. Приписывают ей то, чего она не делала. Все это очень активно обсуждается, и я не могу спокойно на это реагировать.

Миссис Донован снисходительно улыбается.

— Вы рассказали, что о ней говорят, но не рассказали о ваших чувствах, когда слышите плохие высказывания про нее.

Я понимаю, что дал не тот ответ на вопрос психиатра, и стараюсь сейчас сконцентрироваться на своих эмоциях.

— Чувство несправедливости, — говорю, немного подумав. — Желание защитить ее, спасти от всех. Чтобы никто не говорил о ней плохо и в непристойном свете. Я особенно сильно завожусь, когда кто-то оскорбляет ее или унижает ее достоинство.

— Вы сказали, что испытываете желание защитить ее, — цепляется за мое слово. — Приходилось ли вам защищать вашу бывшую девушку раньше, когда вы встречались?

— Особо нет. Мы учились вместе в школе, одноклассники часто обсуждали ее в раздевалке и на переменах, но тогда у меня не было такой агрессии. Возможно, потому что мы с ней тогда и не были вместе. Я просто не реагировал на то, что о ней говорят. Но сейчас я не могу не реагировать. А когда мы с ней встречались, тоже не приходилось от кого-то защищать. Ее никто не обижал. Если бы кто-то обидел, конечно, я бы это так не оставил, но нет, ее не обижали.