Этот дар не свалился ему как снег на голову, а явился следствием тщательно продуманной и зачастую кропотливой стратегии, применявшейся в течение длительного времени. Подмечать так, чтобы этого никто не подметил, причем подмечать как можно точнее, стало целью, к которой Мордекай Тремейн стремился с упорством и целеустремленностью, каким позавидовал бы любой мученик.

Этому весьма оригинальному стремлению имелись, конечно, свои причины. Внутри плотской оболочки этого худощавого, безобидного с виду горожанина с седеющими волосами, в пенсне, с прискорбной и выраженной склонностью к словоохотливости обреталась личность, и черты ее резко контрастировали с заурядным и непритязательным, как шлепанцы, телом. Долгие годы, которые он провел за прилавком своего табачного магазина, торгуя сигаретами, ершиками для трубки и излюбленными у клиентов марками табака, разум Мордекая Тремейна не задерживался на этих приземленных подробностях добывания скромных средств к существованию. Его мысли следовали более мрачным, диким и бесконечно более увлекательным путем.

Убийства и Мордекай Тремейн – это сочетание выглядело неожиданно, тем не менее они являлись его хобби. Немало вечеров после того, как был обслужен последний покупатель, он провел в уютной комнате над магазином, обсуждая очередное преступление, ужаснувшее публику, которая на словах открыто осуждала, а втайне приветствовала кровавые подробности в газете, доставленной к завтраку. То, что беседы велись с человеком, который благодаря должности судебно-медицинского эксперта в полиции был близко знаком с подробностями преступлений подобного рода, лишь усиливало удовольствие и придавало смысл рядам книг по криминологии, заполнявших книжные шкафы Тремейна.

Теперь табачный магазин остался в прошлом. Убедившись, что его накоплений хватит на скромные нужды, Мордекай Тремейн отошел от дел. Сбережения он вложил, позаботившись о максимальной доходности при минимуме беспокойства из-за переменчивого курса акций, и всерьез взялся за свое хобби.

Мордекай Тремейн был не столько отставным коммерсантом, смотревшим на мир сквозь старомодное пенсне, казалось, чудом удерживавшееся, чтобы не соскользнуть с носа, сколько проницательным криминалистом и усердным исследователем человеческой натуры. Отдыха и развлечения он искал теперь не на страницах книг с убористым шрифтом после работы, а в изучении ближних своих, а также запутанных и захватывающих эмоций и страстей, какие ими управляют. А поскольку боги случая сочли уместным после отставки привлечь его к расследованию двух реальных дел об убийстве, к настоящему моменту среди друзей Тремейна были два инспектора полиции, в том числе один из самого Скотленд-Ярда, в итоге он еще больше пленился своим занятием.

Тремейн поглядывал на своих соседей по купе, вынуждая их в смущении делать вид, будто они не наблюдали за ним украдкой. В этой его манере не было ничего значительного, но когда он снова отворачивался к окну, то поглощен был не ландшафтом, а умственным упражнением, мысленной оценкой четырех человек, которых охватывал его краткий осмотр.

Это были трое мужчин и одна женщина. Последняя – средних лет, с виду жизнерадостная и, судя по набитой корзине для покупок, возвращавшаяся из поездки на рынок в соседний город, двумя станциями далее по той же ветке, где она села в поезд. Мать семейства, воспитывающая здоровый выводок, подумал Тремейн, вероятно, жена одного из местных фермеров, которая решила дополнить разнообразной провизией деревенскую еду собственноручного приготовления.

Из мужчин двое легко поддались анализу. Один был викарием – сразу видно: его воротничок не оставлял возможности строить предположения. Второй, в опрятном костюме в тонкую полоску, чуть залоснившемся на локтях, и с полным портфелем бумаг, в чтение которых он был погружен, наверняка был городским коммерсантом. Дела повлекли его прочь из города.

Третий мужчина представлял более серьезную задачу. Этому упитанному человеку средних лет, в очках на круглом лице, одетому в хорошо скроенный, разве что слегка измятый синий костюм, полагалось бы излучать добродушие и довольство, но по какой-то причине ему это не удавалось. Вместо благополучного лоска его щекам была свойственна едва заметная обрюзглость, в их складки врезались напряженные морщины. Глаза за стеклами очков были бегающими, тревожными, словно над их хозяином навис некий неотложный вопрос, но тот стремился не столько разрешить его, сколько уклониться от решения.

Мордекай Еврипид Тремейн (его имя напоминало о застрявшем в голове родителей смутном и вместе с тем страстном восхищении легендами о короле Артуре и древнегреческой литературой) уделил незнакомцу немало размышлений, но так и не был удовлетворен кристаллизаций вышеупомянутых размышлений в убедительную теорию. Он до сих пор, с сожалением признался Мордекай Тремейн себе, не достиг виртуозности Шерлока Холмса, живому уму и зоркому глазу которого понадобилось бы не более нескольких мгновений, чтобы, прибегая к шекспировской фразе, дать незнакомцу и обиталище, и имя.

Следующей была станция, где Тремейну предстояло выйти. Спустившись на перрон, он расправил плечи и сделал глубокий вдох. Тремейну уже казалось, будто он чувствует запах моря – он решил, что почует его еще до того, как покинул купе, – и хотя ему не доводилось плыть по волнам на чем-нибудь более материальном, нежели собственное воображение, легкого присутствия морской соли в воздухе хватило, чтобы в нем взыграла кровь.

Небольшой седан с явно внушительным пробегом, стоявший перед станцией, Тремейн узнал в то же мгновение, как узнали его самого. Он помахал рукой, приветствуя пару средних лет, несомненно мужа и жену, – которая ждала его. Пол Расселл двинулся ему навстречу и протянул руку.

– Рад видеть вас, старина! – радушно воскликнул он.

Тремейн ответил на рукопожатие, с улыбкой глядя в добрые глаза на обветренном лице давнего друга.

– Неплохо выглядите, Пол, – произнес он. – Как дела? Все ли младенцы Далмеринга теперь появляются на свет в приличное время – вместо того чтобы вытаскивать незадачливого доктора из постели среди ночи и лишать целительного сна?

Джин Расселл обошла вокруг машины, чтобы присоединиться к мужу.

– Разговоры о младенцах в общественных местах не к лицу холостяку, – с притворной строгостью заметила она. – Вижу, вы по-прежнему трудный ребенок, Мордекай, несмотря на седину!

Обширная деревенская практика и бурная волонтерская деятельность почти не оставляли Полу Расселлу и его жене места для отдыха, однако Мордекаю Тремейну посчастливилось свести с ними знакомство во время одного из редких отпусков, и с тех пор он ценил их дружбу. Терпимые и покладистые, трудолюбивые, воспринимающие близко к сердцу беды общества и делающие все ради борьбы с ними, но вместе с тем наделенные жизнерадостностью и добродушием, супруги Расселл неудержимо притягивали его. И хотя уже прошло несколько лет с тех пор, как он виделся с ними в последний раз, переписывались они регулярно.

Садясь в машину, Тремейн заметил, что Расселл приветственно кивнул кому-то из прохожих. Он обернулся и увидел, как тот приподнял шляпу, здороваясь с женой врача. Прохожим был тот самый упитанный джентльмен в синем костюме, который озадачил Тремейна в поезде.