Признавать поражение Воэну не хотелось, но это было именно поражение. Пожав плечами, он принял его, поскольку ничего иного ему не оставалось.

– Перед вашим натиском я безоружен.

– Спасибо, Мартин, – мягко произнесла она. – За сегодня и за все.

По нескольким причинам Лидия Дэр была только рада возможности одна проделать короткий обратный путь до живописного коттеджа, где жила вместе с Сандрой Борн. В голове у нее мелькали перепутанные мысли, в которых ей хотелось как следует разобраться, пока этот хаос не свел ее с ума.

Нет, она не сомневалась, что поступает правильно, выходя замуж за Джералда Фарранта и отдав ему предпочтение перед Мартином Воэном. О том, что Воэн влюблен в нее, знала еще до того, как приняла приглашение поужинать вместе с ним. Как Лидия объяснила, она пришла в том числе и по этой причине.

Однако теперь Лидия начинала сомневаться в том, что ее поступок, порожденный смутным желанием облегчить ему участь, – нечто вроде подавленного материнского инстинкта, сыронизировала она мысленно, – можно отнести к числу мудрых. Ситуацию она недооценила. Лидия полагала, что она будет предельно простой, и справиться с ней окажется легко, а столкнулась с обилием психологических сложностей.

Мартин Воэн отнюдь не был незнакомцем. Лидия знала его так долго, что могла бы предвидеть его мысли, настроения и реакции. По крайней мере, так ей представлялось раньше. А теперь она в этом сомневалась.

Лидия поняла, что Воэн – сильная личность, и хотя его сила выглядит неявной, скрытой за фасадом мирного существования в обществе жителей небольшой деревушки, он тем не менее способен быть властным и уверенным в себе – принято считать, что именно такими женщины жаждут видеть мужчин.

Лидия вновь ощутила нечто беспокойное и тревожное, предчувствие некой катастрофы, витающее в воздухе. Помедлив, она осмотрелась, словно стремясь обрести утешение при виде знакомой обстановки.

Была тихая и мирная ночь в начале лета. Кое-где еще мелькали огни, свидетельствующие о том, что далеко не весь Далмеринг улегся спать.

Далмеринг состоял из старой части деревни с небольшой группой коттеджей и горсткой мелких лавчонок вдоль шоссе, а также современных домов побольше, где жили в том числе временные поселенцы, отдыхающие на выходных, и дельцы из города, открывшие для себя нетронутую красоту здешних мест. В домах этих последних и горел свет. А более старый, настоящий Далмеринг, в безмятежном спокойствии простоявший на этом месте несколько веков и одинаково невозмутимо встречающий как рождение и смерть, так и военные и природные катастрофы, был уже объят мраком и сном.

Даже луна, казалось, замечала это различие. Гряда облаков, неподвижно повисшая в небе, заслоняла лунный свет так, что если силуэты более новых домов вырисовывались отчетливо, словно указывая, что их обитатели не спешат удалиться на покой, то старая часть деревни напоминала чернильно-черную лужицу непроглядной темноты посреди этого сияния.

Похожий на вздохи шум прибоя отчетливо доносился до ушей Лидии. До моря было не более мили, и воздух, несмотря на его неподвижность, пах сыростью и солью.

Красота тоже окружала Лидию со всех сторон. Далмеринг являлся воплощением очарования, немыслимой, переполняющей душу красоты Англии – пылающих закатов и серебристого моря, безлюдных вересковых пустошей и извилистых пыльных проселочных дорог, тенистых улочек, виднеющихся крыш и благоуханных живых изгородей, – красоты, которую Лидия тонко чувствовала, страдала от перехватывающей горло сладкой пытки, и все-таки не находила для нее слов.

Чтобы достичь цели, ей требовалось сначала пересечь открытое пространство – вытянутый и неровный деревенский выгон причудливой формы, вокруг которого располагались коттеджи, в том числе и дом Мартина Воэна, – затем пройти по узкой, но хорошо утоптанной тропе через рощицу ярдов двадцать-тридцать шириной и наконец выбраться на дорогу, тянувшуюся к старой части деревни и ее коттеджу.

Лидия прибавила шагу на пологом склоне, ведущем к деревянному мосту через ручей, который петлял по выгону, и через несколько минут приблизилась к рощице. Едва она вошла туда, лунный свет погас, и тени обступили ее. Первые несколько шагов Лидия проделала нерешительно, как слепая. Несмотря на то что по этой тропе она ходила множество раз, это было все равно что неприкаянно и одиноко ступать по неизвестному миру мрака. Шорох послышался совсем рядом – так близко, что напугал ее, и Лидия замерла с судорожно бьющимся сердцем.

Первой ее мыслью было, что Воэн все-таки направился следом. Лидия знала, что его не было позади, пока она шагала через выгон, но, несмотря на то что так ему пришлось бы преодолеть большее расстояние, он легко мог двинуться в обход по дороге и попасть в рощицу раньше, чем это сделала она.

– Это вы, Мартин? Напрасно вы беспокоитесь.

Она старалась говорить легким тоном, но голос звучал неестественно, с оттенком отчаяния. И Лидия удивилась его нерешительности. В ответ не было ни звука. Ее окружала лишь неподвижность и зловещая тишина. Лидию охватил страх. Тьма немного рассеялась, но тени, отделившиеся от густой черноты, казались гротескными, уродливыми и угрожающими. Это были уже не тени знакомых и уютных вещей – они стали чуждыми, исказились, устремились к ней, протянули алчные пальцы, чтобы погубить ее.

Лидия понимала, что это обман, порожденный воображением, вышедшим из повиновения, но в эту минуту была не в состоянии мыслить логично. Сдавленно всхлипнув, она бросилась бежать.

И этим будто подала сигнал выступить против нее всем силам зла, каких втайне и так долго опасалась. Неожиданно выяснилось, что на тропе она не одна. Против собственной воли Лидия обернулась, чтобы взглянуть на этот ужас. Безумный, дьявольский ужас с ненасытными глазами на немыслимой маске демона. Невообразимый ужас, парализовавший ее тело, в который отказывался верить ее разум.

И пока Лидия смотрела, не в силах шевельнуться, все свелось к пронзительно-острой, нестерпимой боли, она прошила ее насквозь и охватила целиком. Боль стремительно пронеслась по ее нервам, достигла яростной и чудовищной кульминации, и Лидия утратила чувства. Не стало ни боли, ни страха – ничего, кроме молчания, в мягких объятиях которого она неподвижно затихла.

Даже в свои шестьдесят лет Мордекай Еврипид Тремейн еще сохранил часть юношеских увлечений. Одним из них были путешествия, неизменно приводившие его в восторг, несмотря на то что в тех местах, где он проезжал, уже не осталось для него ненайденных сокровищ.

Другие пассажиры купе поезда, который вез его на юг от вокзала Виктория, втайне забавлялись, наблюдая, с каким энтузиазмом он изучает быстро меняющийся ландшафт. Деревни, фермы, пейзажи – его занимало решительно все, как ребенка, который впервые видит все эти чудеса.

Пассажиры забыли о традиционной для англичан сдержанности в общественном транспорте настолько, что выражали недоумение при виде его явной увлеченности, переглядываясь друг с другом. Они удивились бы гораздо сильнее, если бы узнали, что и сами попали в сферу его пристального внимания. Мордекай Тремейн развил в себе полезное умение всесторонне и порой обескураживающе точно оценивать ближних своих так, чтобы у них не возникло ни малейшего подозрения в этой его заинтересованности.