— Как вы добры ко мне! — простонала Петра. — Никто из моих родных не видел, чтобы я плакала!

— Я ничего о вас не знаю, милая… Но даже и без большого знания женщин можно догадаться, что вас принуждают к этому браку. И кто же это все затеял?

— Мой брат и мой жених.

— Неужели они совсем не считаются с вашими чувствами?

Петра, сняв с себя тяжелые ожерелья, покачала головой, и выглядела она в эту минуту настолько покорной, такой горестно-смирившейся, что художнице стало ее жалко. Легким движением руки Юдифь поддернула висевшую у нее поверх юбки цепочку, к которой были прицеплены рядышком перочинный ножик, ножницы, игольница и связка ключей, сняла с этой связки один ключ — большой, длиной в ладонь, тяжелый, бронзовый — и протянула Петре.

— А что мне с ним делать? — повертев ключ в руках, но не поняв, что все это значит, спросила девушка.

— У моего мужа есть загородный дом на берегу Вехта, всего в трех лье от Амстердама… Мы назвали этот дом — надежное убежище, где можно укрыться от мира и его мерзостей — Zorghvliet, то есть «Вдали от забот», а сами живем там только летом. Если стрясется беда и вам придется спешно искать себе приют подальше от Харлема, вы найдете его в Zorghvliet, открыв дверь этим ключом. И вы сможете привезти туда кого захотите.

— Спасибо, спасибо, как же я вам благодарна! — воскликнула Петра, расцеловав художницу в обе щеки.

Собственные же ее щеки едва приметно зарделись — наполовину от волнения, наполовину от удивления: до чего же догадлива ее собеседница! Может быть, это талант помогает ей так хорошо понимать женское сердце, так глубоко проникать в чужие мысли? Петре казалось, что, не зная о ней ничего, Юдифь знает все.

— Значит, вы замужем? — продолжила она и вдруг осознала, что эта подробность непонятно почему ее печалит.

Вместо ответа госпожа Лейстер просто показала своей модели руку: на среднем пальце было два кольца — оба в пятнах краски (дело в том, объяснила художница, что я обычно упираю в них кисти), но то, что повыше, ближе к ногтю, выглядело совсем новеньким.

— Понятно, замужем и… недавно? — предположила Петра, рассудив, что новое блестящее кольцо — венчальное.

— Я вышла замуж в прошлом году.

— А как зовут вашего мужа?

— Ян Минзе Моленар.[55]Он художник. Как и я, учился у Франса Хальса…

— Он живет в Харлеме?

— Он здесь родился. Но мы собираемся переехать в Амстердам, у Яна там друзья.

Петра, не зная, что еще сказать, барабанила пальцами по ручке кресла. Она задавала вопрос за вопросом ради одного-единственного, того, который по-настоящему ее занимал и который девушка никак не решалась произнести вслух.

— А это брак… это брак по любви? — собралась она наконец с духом.

Невинное любопытство гостьи растрогало художницу, и лицо ее озарилось улыбкой. Еще немного — и она усадила бы Петру на колени, назвала «сестренкой»: Юдифь была старше всего на несколько лет, но эти годы были у нее такими наполненными, что сидящая рядом девушка казалась ей ребенком.

— Да, я сама выбрала Яна, и Ян выбрал меня, — подтвердила она.

Молодых женщин как магнитом потянуло друг к другу, они обнялись, и Юдифь продолжила заговорщическим тоном:

— Петра, не позволяйте мужчинам управлять вашими чувствами, как своими делами… За границей говорят, что мы, голландцы, держим детей на чересчур длинном поводке, даем им слишком много воли, да и впрямь нетрудно так подумать, видя наших не знающих удержу, выкрикивающих ругательства вслед прохожим и кидающих в них комья земли сорванцов… Зато когда речь заходит о девицах на выданье, тут уж нельзя усомниться в том, что наши братья и отцы непременно проявят максимум тупости и упрямства. Как, впрочем, и в других делах. Они соединяют молодых людей лишь в собственных интересах, до чувств девушки или юноши им и дела нет — вот потому-то многие семьи потом и распадаются! Нашим правителям надо было бы допустить возможность развода — ведь с каждым днем все больше несчастных женщин стремится к этому…

Такие совсем не привычные для слуха барышни Деруик суждения поначалу слегка ее покоробили, она на мгновение усомнилась, стоит ли водиться с художницей, и даже подумала, не вернуть ли ей этот тяжелый ключ, с которым предстоит столько хлопот: куда его спрятать? что сказать Виллему и Элиазару, если они его найдут?.. Но Юдифь Лейстер говорила так по-доброму и смотрела на нее так ласково, что уже в следующее мгновение Петра устыдилась своего недоверия. Девушка снова принялась благодарить хозяйку мастерской, призналась ей на прощание в самых пылких дружеских чувствах, женщины обнялись, расцеловались, даже руки друг дружке поцеловали и сговорились непременно увидеться снова.

Спускаясь по лестнице, гостья спохватилась: она так долго пробыла у Юдифи — и ни разу за все время не только не произнесла имени Эрнста Роттеваля, но ни разу о нем и не вспомнила. Оправдание нашлось легко: они с художницей еще не стали такими близкими подругами, чтобы можно было признаться в совершенном ею прообразе супружеской измены. Но чем дольше Петра думала о случившемся, тем сильнее переживала из-за своей небрежности по отношению к любимому. Как же это так — Эрнста на носилках уносят из мастерской, а ей и горя мало? Что же у нее в таком случае вместо сердца?

Петра рывком развернула веер и всю дорогу до Крёйстраат прятала горящее стыдом лицо за оградой из перьев, что делало ее похожей на кокетку, которая, заботясь о цвете лица, прикрывает его то козырьком, то матерчатой маской. Едва войдя в дом, она позвала Фриду и щедро заплатила ей чтобы та немедленно разузнала, где сейчас кучер Берестейнов и что с ним.

Как и все люди ее сословия, служанка Деруиков была в высшей степени одарена талантом дружбы с соседями и умела извлекать пользу из этой дружбы. Другая на ее месте принялась бы бегать по всему Харлему от одного лекаря-аптекаря к другому и, должно быть, только даром потеряла бы время, Фриде же для того, чтобы узнать, где находится Роттеваль и как он себя чувствует, достаточно было хорошенько навострить уши. Ее подруга Джоконда, служанка байлифа[56], была в родстве с Леонией, обстирывавшей аптекаря, а та недавно вышла замуж и через мужа породнилась с Сольвейг, прислугой цирюльника… Задав по-умному вопрос первой, она очень скоро узнала все, что было известно о судьбе Эрнста Роттеваля третьей, и мало того — выяснила такие подробности его злоключений, какие были неведомы даже главным действующим лицам.

Около полудня, рассказала Сольвейг, господин Берестейн явился к Абрахаму Компану, хирургу и зубодеру, пускающему кровь и вправляющему вывихи, с юным своим кучером Эрнстом, только тот, бедолага, к тому времени потерял сознание и почти всю кровь. Взяв ланцет, цирюльник быстренько обследовал раненого и установил, что случай тяжелый и почти безнадежный, однако пациент, как показывает проведенный по всем правилам науки осмотр, жив, по крайней мере — пока. И в самом деле, во время жестокой пытки к несчастному Эрнсту отчасти вернулись чувства и в полной мере — голос, которым он сразу же и воспользовался, издав ужасающий вопль.