– Поедем как можно скорее, – со счастливым видом сказал он мне. – Я улажу все дела по управлению с Макгоуаном здесь и с Мейсоном в Вудхаммере, наделю необходимыми полномочиями лондонских юристов, чтобы они в мое отсутствие действовали от моего имени. Маргарет, путешествие за границу – это то, что нам нужно! Я, конечно, понимаю, что ты в трауре и, вероятно, не меньше года должна вести тихий, уединенный образ жизни, но…

– Нет-нет, – перебила я его. – Эдвард вовсе не этого хотел для меня. – Так странно было произносить его имя. Мне захотелось заплакать, но я сдержалась. – Безусловно, давай как можно скорее собираться в Америку. Мне кажется, я сейчас больше всего на свете хочу оказаться дома.

4

Мы уехали в конце мая. Нам удалось купить билеты в надлежащие каюты на одном из лайнеров «Кунарда» под названием «Россия», славившимся своими удобствами и роскошью. Едва билеты были заказаны, я почувствовала себя на пути к выздоровлению. Что говорить – когда мы добрались до Ливерпуля и поднялись на палубу, я вдохнула морской воздух и ощутила себя здоровой. Когда же дала распоряжения горничной, что и как нужно распаковать, сразу вышла из каюты на палубу, чтобы присоединиться к семье.

Мальчиков нигде не было видно – они отправились исследовать пароход вместе с Нэнни, но Патрик внимательно вглядывался в толпу на набережной. Он облокотился о перила и подался вперед, но, когда я позвала его, выпрямился и повернулся ко мне. На его лице блуждала улыбка.

– Ты, кажется, очень занят, – беспечно бросила я. – О чем ты думал?

– Вообще-то, я думал о Саре. Маргарет, я наверняка женюсь на ней. Знаю, что влюблюсь в нее, а потом женюсь, остепенюсь, начну с новой страницы, как всегда хотел папа…

– Очень надеюсь, что ты не разочаруешься в Саре, – нервно проговорила я. – Нужно дождаться, когда вы познакомитесь, Патрик, а потом уже говорить об этом.

– Из-за всех ее замечательных писем чувствую себя так, будто знаю ее много лет! Я так чертовски волнуюсь… и все благодаря тебе, Маргарет. Ты понимаешь, как я тебе признателен? Ты оказала на мою жизнь такое огромное влияние. Если бы не ты, один Господь знает, где бы я сейчас был, но ты влияла на меня так, что я изменялся в лучшую сторону, благодаря тебе я стал таким, каким стал…

Он замолчал. Что-то привлекло его внимание внизу под нами в бурлившей на набережной толпе. Секунду спустя я увидела, что его лицо загорелось от возбуждения и он перевесился через перила.

– Наконец! – радостно воскликнул он. – Я уже думал, он не успеет! – Я недоуменно уставилась на него, и он, усмехнувшись, добавил: – Я сообщил ему, что мы уплываем, и он сказал, что приедет из Дублина проводить нас. Как мило с его стороны, правда?

Перевесившись еще сильнее через перила, он во весь голос прокричал ужасающе знакомое имя.

Я посмотрела вниз на Дерри Странахана.

Когда секунду спустя снова перевела взгляд на палубу, Патрика уже не было. Он мчался к трапу, и Дерри тоже припустил бегом, он яростно протискивался сквозь толпу. Меня отделяло от него некоторое расстояние, но я видела, как сверкают его черные глаза на белом от напряжения лице.

Молодые люди встретились у основания трапа. Все уставились на них, когда они обнялись, но пристальнее всех смотрела я. Они смеялись, жестикулировали, снова обнимались. Я долго не могла разглядеть лица Патрика, видела только какую-то особую нескрываемую радость, смывшую все следы искушенности с лица Дерри. Потом же, когда Патрик повернулся к трапу, я посмотрела на его лицо и поняла – слишком поздно, – что он принадлежит именно к тому сорту людей, которые никогда не должны жениться.

1

Я женился на Саре в Нью-Йорке в июне 1869 года, ровно через год после нашей первой встречи, и после короткого медового месяца в загородном особняке ее отца повез в Кашельмару. Вот там-то наши неприятности и начались всерьез.

Ничего хорошего никогда не происходило со мной в Кашельмаре.

Но до того времени у меня не было особых причин жаловаться на то, как жизнь обходилась со мной, потому что природа не обидела меня здоровьем и внешностью, у меня был титул и кое-какие деньги. К тому же я был молод – когда впервые ступил на американскую землю, мне исполнилось двадцать три, а потому меня, с моей молодостью, здоровьем, хорошей внешностью и состоянием, вряд ли кто мог назвать невезучим. Да что там – мой друг Дерри Странахан называл меня самым большим счастливчиком во всем этом дурацком мире, и я должен признать, что в день моей свадьбы я особенно чувствовал согласие с ним.

Дерри всегда говорил, что брак – это печальный конец мужчины, который наслаждался свободой, но я никогда особо не наслаждался свободой и еще мальчишкой думал о том, как было бы приятно не рисоваться перед противоположным полом на каждом приеме и не чувствовать себя обязанным реагировать соответствующим образом, когда дама легкого поведения предлагает развязать ей корсет. Я не то чтобы не любил женщин, но подростком был застенчив и обнаружил, что мне хорошо в обществе женщины, только когда я знаю, что у нее нет намерений тащить меня к алтарю или в спальню. Или и туда и туда. По этим словам можно подумать, что я чертовски тщеславен, что стоит женщине завидеть меня, как она вешается мне на шею, но, понимаете, я был таким треклятым везунчиком со всеми моими преимуществами, что и в самом деле порой чувствовал себя преследуемым. По правде говоря, я – полная противоположность тщеславию. Везение же мое представлялось мне великим неудобством. Иногда даже думал: ну почему я не родился кривоногим бедняком?

– Забудь про кривые ноги, – посмеивался Дерри. – Если бы ты родился бедняком, как я, то тебе не потребовалось бы дополнительного проклятия, чтобы в полной мере наслаждаться благодатью недоли.

Я смеялся, когда он говорил это, и он тоже смеялся, потому что умел отпускать шутки о том, как по-разному обошлась с нами судьба. Дерри шутил даже о таких вещах, о которых не осмелилась бы шутить ни одна живая душа, а когда я был с ним, все прочее теряло значение, потому что ничто не могло меня расстроить, когда рядом находился Дерри Странахан.

Я думаю, мы были как братья, хотя никогда еще не рождалось таких непохожих братьев. Но мы своими различиями дополняли друг друга так, что иногда казалось, будто мы две стороны одной монеты. Когда нас разделяли, он, я думаю, чувствовал себя таким же потерянным, как и я без него, хотя он, конечно, никогда бы не признался в этом. Дерри ненавидел всякую сентиментальность.