совершенном порядке. Когда они переменяют места стоянки, то складывают палатки на телеги и снимают с них верхние покровы. Жены и дети тогда помещаются внутри палаток, а мужья сопутствуют им верхом на лошадях.

Эти люди, увидав, что я пришел к ним из одной только любознательности, стали показывать мне все, что мне было угодно; но вначале они представили было некоторые затруднения для этого, потому что вообще не дозволяют никому приближаться к палаткам, в которых живут их жены. Я видел там одну молодую, чрезвычайно красивую смуглянку, богато разодетую. Головной убор ее был весьма странный и сделан был из серебра или золоченой меди, покрытый весь золотыми червонцами, жемчугом и драгоценными каменьями. Мне так понравился этот убор, что я решился снять с татарки портрет, что и сделал после. Между тем я снял несколько палаток в том виде, как они раскинуты былй одна подле другой... и одну отдельную палатку. (...) Их телеги... на двух больших колесах; телега сделана из дерева, окрашена и покрыта тканью; она на двух шестах, крестообразно поставленных под передок и имеющих с обеих сторон по большой переводине. Когда татары раскидывают эти свои палатки, то колеса телеги закрываются палатками. (...) Более простые палатки покрываются только войлоком, равно как и самый парус, прикрепленный наверху, тоже войлочный, и палатки эти внутри тоже весьма посредственны. Так как народы эти живут только своими стадами, то для кочёвок своих они всегда приискивают пастбища получше. Женщины их занимаются, подобно русским, шитьем одежды и других подобных вещей, которые они носят продавать в город. Другие женщины прядут, как у нас, вертящимся веретеном и, наконец, расчесывают шерсть для войлоков на свои палатки и прочее так же старательно, как и для пряжи на ткань. Топливо их составляет коровий помет, который они обделывают в круглые куски и сушат почти так же, как у нас торф, складывая его в кучи подле своих палаток, а когда он высох, берут его с собою. В то время как я снимал палатки, татары собрались вокруг меня, смотрели на меня довольно дружелюбно и, казалось, дивились моей одежде, точно так же как и я удивлялся их одежде; все это доставило мне возможность чувствовать себя свободным между ними. Образ их жизни довольно сходен с образом жизни арабов, и они, казалось, были так довольны своими жилищами, как и мы своими роскошными дворцами и самыми лучшими домами. Все это навело меня на мысль о древнем образе жизни восточных народов, и я воображаю себе, что точно так же жили Авраам и другие патриархи, и если кто привыкнет к нему, то чувствует себя хорошо и ничего лучшего не желает.

Что касается до одежды женщин, то я снял портрет с одной молодой женщины этого народа, бывши во дворце губернатора и при содействии его, следовательно, с большим удобством, чем это мог бы сделать я в палатках их. На ней была красивая верхняя одежда, покрытая белым покрывалом, скрывавшим ее лицо; по просьбе моей она сняла покрывало и таким образом показала голову, покрытую другим белым покрывалом, чрезвычайно тонким и прозрачным, повязанным вокруг шеи довольно изящно, сквозь который виден был головной ее убор. Я попросил ее снять и этот второй покров, потому что он закрывал лучшее ее украшение, которое я желал снять, и она явилась мне такою, какими татарки бывают в своем кафтане и в своих платках. Головной убор ее весь покрыт был золотыми червонцами, как уже выше сказано, формы остроконечной, наподобие митры, и обшит множеством жемчугу, который нанизан был и на нескольких нитках, висевших от убора вниз, вместо кос. Род цветного шарфа, прикрепленного назади к этому головному убору, обмотан был у нее вокруг шеи и частию спускался напереди. Кроме того, на плечах у ней были серебряные цепи и такие же цепи около тела, вместо пояса, и на одной из них висели серебряные же ящички, в которые татарки кладут обыкновенно маленькие молитвенники и другие ценные вещицы. Волосы ее перевязаны были большой черной лентой с двумя пышными шелковыми пучками на конце. (...) Госпожа эта, с которой я рисовал одежду, принадлежала к знатной татарской семье; ее сопровождали три женщины, бывшие в ее распоряжении, а привел один татарин, знакомый губернатора.

Русские называют татар, живущих в этих местах, юртовскими татарами, потому что они здесь туземцы. Таким образом они не платят никакой подати его величеству и обязаны только поставлять несколько сотен своих людей на войну, когда он того потребует. Но в случае надобности они могут выставить в поле до 20 000 войска. Те татары, которых в Астрахани называют индийцами, бреют себе голову довольно странным образом, в одно известное время в году; они приказывают вырывать волосы с корнем кончиком перочинного ножа, так что кровь при этом течет у них ручьями по лицу. Жрец их или тот, кому поручают производить это бритье, совершает первый прием, и если он сделает это не совсем удачно, то присутствующие сами начинают это бритье. (...) Такая обрядность совершена была вне города, подле хлебного магазина, за несколько времени до моего прибытия. Совершающие эту обрядность суть индийцы, из коих некоторые живут также в Татарской слободе. Ногайские татары живут в палатках в окрестностях города Терки; но крымские татары постоянно здесь никогда не живут, а приезжают только по временам для продажи своих лошадей и рогатого скота.

20-го числа июня губернатор давал большой пир, на который приглашен был и я, где собрались также все главные русские офицеры и знатные купцы из армян. Перед обедом нас ввели в одну комнату, в которой мы нашли супругу губернатора и супругу сына его, находившихся на левой стороне, окруженных множеством прислужниц. На правой стороне этой комнаты стоял стол со всякого рода лакомствами и ликерами, свойственными утреннему времени. Немедленно госпожи эти подали каждому из нас по маленькой рюмке водки, как знак почета гостям в этой стране. Из сказанной комнаты прошли мы потом в залу, где был уже готов обеденный рыбный стол, так как был пост; после обеда, вечером, нас развезли по домам в карете. 29-го числа, в день св. Петра, в тезоименитство его царского величества, губернатор давал другой большой обед, на котором присутствовали вся городская знать и патриарх. Я не мог, по нездоровью, ни присутствовать на этом празднике, ни находиться на торжественной губернатора службе в соборе, как приглашали меня за несколько дней перед тем. На этом празднике очень веселились под гром пушек на валу, из