Вот хамы.

Неожиданно повернувшись, чтобы как бы рассмотреть в витрине новые поступления в магазине «Наташа», они увидели там четкое отражение своих преследователей, нашли их не такими уж мерзкими, а переглянувшись и синхронно хлопнув ресницами, позволили им с собой познакомиться. Проведя всего час с новыми друзьями, Сашей и Димой, Хейфец с Бондаренко так же неожиданно согласились поехать к ним «на дачу в Мамонтовку», которую парни вдвоем снимали, и хотя это было чистым безумием, поездка удалась. Рита с Димой стали вместе жить, и однажды он привел ее в старый купеческий дом в Среднем Колобовском переулке и показал огромную квартиру, которую он присмотрел как «дворницкую», обязанности дворника выполнял, конечно, совсем другой человек, за определенные деньги, но в квартире им можно было теперь жить.

– Ну ты же хотела квартиру в центре? – настойчиво спросил он ее. – Хотела?

Она прожила в Колобовском четыре счастливых года и постепенно стала меньше появляться на стриту – стрит теперь был у нее дома.

Пани Броня, Петлюра, Герман Виноградов, художники и писатели – все они завертелись у них на Колобовском во второй половине восьмидесятых (кстати, однажды в этой квартире побывал и я). Она и не заметила, как это время вдруг кончилось, а когда заметила, было уже поздно – чего-то было уже не вернуть.

Но один момент той своей жизни она запомнила как-то очень сильно – это было летом, она появилась на Пушке часа в два или в три ночи, а ночи стояли удивительно светлые, ясные, теплые, она сидела на гранитном парапете и курила сигареты одну за другой.

В то время движение вообще замирало примерно в час после полуночи. Пушкинская площадь была совершенно пуста, милиционер в будке быстро засыпал, редко-редко пробегал какой-нибудь поздний пешеход, и она сидела и ждала, что кто-то сейчас появится. Она точно знала, что он появится, и вот он появился.

Это была женщина сорока примерно лет, она подошла и спросила, что Рита здесь делает.

– Жду… – честно ответила Бондаренко. – Вдруг кто-нибудь придет?

– А тогда… вы не хотите выпить кофе? – вдруг спросила женщина. – А то мне одной не хочется пить кофе. Я живу тут недалеко, на Бронной.

Встреча эта имела большие последствия, но запомнила ее Бондаренко так остро и сильно не из-за последствий – их было слишком много, и все разные, – а вот из-за этой минуты, когда она сидела на парапете одна, в середине летней ночи, и тихая площадь Пушкина как будто обняла ее и не отпускала.

В девяносто четвертом году Бондаренко как-то раз появилась в этих местах и попыталась выяснить у встретившихся людей, кто сейчас где, – это было грустно, потому что Реклама исчез, Колпак умер, бывшие утюги торговали на Арбате какой-то ерундой, «этажерку» переделали в дорогой бар, а шлюхи, напротив, сильно подешевели и стояли толпами в переулках в районе ТЮЗа, замерзшие и несчастные, их иногда пускали в театр погреться сердобольные гардеробщицы, никто больше не просил с прибалтийским акцентом денег у прохожих, хиппи перебрались в иные места, в основном по деревням, в городе им было больше не выжить…

Улицу переименовали.

Она постояла у магазина «Сыр», где теперь был не сыр, и медленно пошла к метро.

В девяностые годы Бондаренко покинула этот город практически навсегда, появляясь в нем лишь наездами, но однажды во время такого наезда ее потянуло на Усачевку, и она увидела возле метро Савушкина, обнялась с ним, и он пригласил ее в кафе, заказал два коктейля.

– Куда ты тогда исчезла? – удивился он.

Она пожала плечами.

– Так… Переехала. А ты как живешь? Где сейчас работаешь?

– Я-то? – улыбнулся Савушкин. – Я в милиции работаю. В общем, все примерно так же. А у тебя как дела?

Она не знала, что ему ответить.

– Как я рад тебя видеть, – сказал Савушкин задушевно. – Как я рад! Ты себе даже не представляешь.

На Дмитровском шоссе, у развилки, где 47-й троллейбус идет дальше, проезжая под мостом у платформы «Дмитровская», а другие маршруты поворачивают правей, на улицу Руставели, к общежитию Литинститута, короче, есть там один большой сталинский дом – по правой стороне (если ехать в область).

А незадолго до этого дома – неприметный такой поворот на 5-й Новодмитровский проезд.

Проезд этот, надо сказать, был когда-то известен всей культурной Москве – а именно потому, что начиная с 70-х годов ХХ века здесь было новое помещение издательства ЦК ВЛКСМ «Молодая гвардия». Высилась над окружающим ландшафтом неприятная стеклобашня в двадцать этажей (так советские архитекторы представляли себе актуальные тенденции), причем совершенно отвратительная и снаружи, и внутри, и тем не менее в ней рождались и умирали самые разные творческие биографии.

…Но, впрочем, сейчас не о них речь.

Работал тут в 80-е годы и я – в скромном журнале «Вожатый», заведующим отделом эстетического воспитания, и в моем кабинете, в узкой комнате-пенале, в углу стояло старое пианино.

Пианино тут стояло не просто так, а потому что ко мне в отдел эстетического воспитания приходили разные авторы, в том числе и композиторы пионерских песен, они приносили свою творческую продукцию, так сказать, – свои клавиры, причем очень часто они эти свои творения сами пели, исполняли, и вот тогда-то в моем пенале собиралась вся редакция и с умными лицами их слушала.

Музыкальным редактором работал при мне сначала старенький композитор Иорданский, автор знаменитой песни «У дороги чибис», а потом еще другой композитор, тоже очень хороший, не буду называть его фамилии, чтобы он не обижался. Музыкальный редактор получал в месяц пятьдесят рублей за свой труд.

Музыкальные редакторы просматривали клавиры песен, иногда кое-что подправляли, какие-то ноты, что каждый раз приводило меня в восторг и некоторое изумление – как можно редактировать ноты, я не понимал, – и затем отдавали клавир уже для чистовой переписки.

Собственно, в этом и состояла моя работа. Конечно, помимо песен в разделе эстетического воспитания публиковались также фельетоны, очерки, композиции для агитбригады, загадки, шарады, веселые пионерские стихи и другие разножанровые произведения, но все-таки песни – они были важнее всего.

Без песни журнал выйти просто не мог. Песня печаталась в самом конце номера (журнал выходил ежемесячно), на очень почетном месте. Она подбиралась по сезону. Композиторы очень тщательно работали со словами. Написать песню для пионерского хора вообще было очень непросто, чисто технически. Таких композиторов на весь Советский Союз было раз-два и обчелся.

Поэтому когда ко мне в кабинет пришли композитор Аркадьев и поэт Свиридова (они были мужем и женой) и Свиридова запела слегка истошным голосом:

…я оказался, если честно, в слегка затруднительном положении. Я просто не знал, что делать. С одной стороны, это были заслуженные, уважаемые люди, с другой стороны, напечатать это я не мог.