У меня в журнале уже был кроссворд, его каждый месяц сухо оставлял деловитый Цеплис в большом аккуратном белом конверте, он приходил очень рано, когда я еще просто спал дома, а не то чтобы даже ехал на работу, часов в девять, подсовывал под дверь (потом мне на стол перекладывала уборщица), и живого Цеплиса я никогда не видел – словом, одного кроссворда мне в этом жанре было вполне достаточно.

Однажды Мочалов вошел ко мне с торжествующим видом и предложил «новый тип загадки» – читатель должен был сложить буквы «в определенной последовательности», чтобы получить нужное слово, с помощью шифра…

– Морской козе пришел приказ от красных зорь.

Помню, я долго читал эту фразу и потом попросил оставить эту пухлую рукопись с рисунками недельки на две.

– Я должен подумать, – уныло сказал я.

Фразы эти, про морскую козу, конечно, я расшифровать тоже не мог, но до буфета их иногда доносил, и мы снова хихикали с Дашей Смирновой, поедая салат «Нежность» и куриный рассольник, примерно с двух до трех пополудни.

Еще на двадцатом этаже нашего волшебного здания было одно пространство, огромная рекреация, слегка пугающая своей пустотой, – туда, в этот пустой зал, по вечерам пускали платную секцию карате.

Это были суровые молодые люди в самодельных кимоно, которые им, скорее всего, шили мамы и бабушки, они босиком стояли в определенных позах и с криком «кья!» выбрасывали в воздух худые костяшки. Даша однажды специально осталась до восьми, чтобы на них посмотреть, и я вдруг понял, что испытываю некоторую ревность.

Это было странно, у меня к Даше ничего не было, так мне казалось, просто во всем здании у меня не завелось за целый год ни одного знакомого, ни одного друга – что было, конечно, странно для молодого человека, например братья Толстые из «Студенческого меридиана» регулярно устраивали массовые гульбища в цековском пансионате «Березка», большие многодневные пьянки, переходящие в целые оргии, и почему я в них ни разу не участвовал, бог весть; также сурово и истово пили художники в журналах «Мурзилка» или «Веселые картинки», я уж не говорю про литературных сотрудников журналов «Комсомольская жизнь» и «Молодой коммунист» – пили они и при сдаче номера, и в день рождения главного редактора и ответственного секретаря, и на Первое мая, и в день Всесоюзной пионерской организации, в эти праздничные дни в коридорах стоял густой запах привезенного из дома салата оливье и соленых огурцов, а раскрасневшиеся возбужденные дамы то и дело бегали с грязными тарелками в туалет. Только у одного меня так и не возникло никакой компании, возможно дело объяснялось тем, что я тогда вообще не пил, у меня от алкоголя сразу начиналась адская мигрень, просто раскалывалась голова, многочасовая пытка, выбивавшая меня из седла на целый день, а то и на весь следующий, это объяснялось банально, остеохондрозом в шейном отделе от бесконечного и бессмысленного сидения за письменным столом, но я тогда этого не знал, иногда утром я с трудом разлеплял глаза и шел на работу, и мне сразу было понятно, что голова сегодня будет болеть, по характерному покалыванию в висках, но объяснить этого другим людям я не умел, мне все время наливали коньяк под видом того, что «от него болеть не будет», и через час жевания всяческих салатов я просто вставал и уходил, сославшись на производственную необходимость. Долгое время Даша Смирнова была моим единственным собеседником на все эти огромные двадцать этажей «Молодой гвардии».

Однажды она пришла в буфет с мокрыми глазами.

– Что-то случилось? – осторожно спросил я.

– Да, – ответила она после паузы. – У меня большие неприятности.

– Что такое? Ты здорова?

– Не в этом дело.

Я был заинтригован.

– В общем так, я потеряла комсомольские взносы.

Мы мрачно помолчали. В паузе я решил быстро доесть салат «Нежность», чтобы потом уже не отвлекаться.

– Я вижу, тебе не до меня, – сухо сказала она. – Ты весь в каких-то мыслях.

– Ты что, ты что! – закричал я с набитым ртом. На нас оглянулись. – Это я так, просто разволновался немного.

– А… – так же сухо сказала она. – Тебе-то чего волноваться? Не ты же их потерял.

– Я за тебя волнуюсь, – сказал я, запивая салат «Нежность» компотом.

– А, ну да…

Снова возникла тяжелая пауза.

– Послушай, – осторожно сказал я. – Ну а что, это какая-то неподъемная сумма? Может быть, я все же могу тебе помочь?

– Не в этом дело, – опять сказала она загадочно.

– А сколько же человек в твоей… этой… организации?

– Семнадцать. Итого рубль семьдесят.

– Даш, прости, ну я не понимаю, – чуть ли не шепотом, очень бережно сказал я. – Ну да, это, конечно, серьезные деньги, но хочешь, я тебе на время одолжу?

Она вскочила и бросилась вон, мне пришлось догонять ее в коридоре.

Она ждала лифта, практически уже рыдая.

– Даш, прости, ну что я сделал? Объясни, наконец! – воскликнул я.

– Ты что, не понимаешь? – закричала она сквозь слезы. – Я потеряла не только взносы, но и ведомость!

– Давай погуляем! – неожиданно сказал я и сам себе удивился.

Мы спустились на первый этаж, прошли через вахтера на улицу и медленно направились вдоль железнодорожных путей. Дом 12А стоял прямо на Савеловской ветке, мимо него всегда проходили электрички, редкие пассажирские (Москва – Тверь) и товарняки с бесконечным грохотом.

Из разговора постепенно вырисовывалась зловещая картина моральной катастрофы.

Смирнова отвозила раз в месяц членские взносы на улицу Каретный ряд, в Свердловский райком ВЛКСМ, там она долго сидела в очереди, потом входила в кабинет, там инструктор райкома, невзрачная девушка, ставила ей на ведомость печать, ссыпая мелочь в специальный мешочек для денег, а потом запихивая мешочек в сейф.

Вся эта ежемесячная процедура почему-то приводила Смирнову в жуткий трепет.

Она ненавидела себя за то, что согласилась собирать эти взносы, но было уже поздно – и все-таки это было лучше, чем выступать на собраниях с докладом о международном положении.

– Лучше бы я ездила в подшефный детский дом! – орала Смирнова под адский шум товарного поезда. – Это гораздо более благородно! Зачем я вообще согласилась собирать эти взносы?

Стояла золотая осень, которая иногда ненадолго бывает в Москве – как если бы это были гастроли столичного театра в маленьком городе.

– Что же мне теперь делать, а? – твердила Смирнова снова и снова с небольшими перерывами.

Неподалеку от издательства был хлебозавод, который являлся достопримечательностью 5-го Новодмитровского проезда. В определенные часы он распространял вокруг очень вкусный запах свежего хлеба, и еще в нем был маленький магазинчик, вернее ларек, где можно было купить свежую булку городскую за семь или свежий батон за тринадцать копеек.