Возле гостевой спальни находилась маленькая гостиная, в которой командиры обычно держали совет. Именно здесь господин Хосокава и командир Бенхамин часами просиживали за шахматной доской. Казалось, только шахматы и могли отвлечь Бенхамина от его страданий. Лишай дополз-таки до его глаза, вызвал инфекцию и конъюнктивит. Воспаленный глаз покраснел и загноился. Чем больше командир сосредоточивался на шахматах, тем лучше получалось не думать о боли. Разумеется, он никогда о ней не забывал, но, играя, хотя бы выбирался из самой ее сердцевины.

В течение долгого времени заложникам разрешалось находиться лишь в нескольких комнатах дома, но, когда дисциплина ослабла, их стали время от времени допускать и в другие помещения. Господин Хосокава долгое время даже не знал о существовании маленькой гостиной, пока его не пригласили играть в шахматы. Это была совсем небольшая комнатка: возле окна – игральный столик и два стула, у стены – софа, секретер с письменным прибором, застекленный стеллаж с книгами в кожаных переплетах. На окне – желтые шторы, на стене – картина с кораблем, на полу – ковер с голубыми цветами. Комната как комната, но она была маленькой, и после трех месяцев, проведенных в огромной гостиной, дарила господину Хосокаве чувство отдохновения и той успокоительной защищенности, которую он испытывал ребенком, когда забирался с головой под одеяло. Он осознал это только во время третьего сеанса игры: в японских домах не делают огромных комнат – японец попадает в подобные помещения, лишь приходя на банкет или в оперный театр. Господину Хосокаве нравилось, что в этой комнате, если встать на стул, можно достать пальцами до потолка. Он радовался всему, что помогало ему заново освоиться с окружающим миром. Все познания и догадки господина Хосокавы в области законов человеческого общежития за последний месяц обнаружили свою полную несостоятельность. Раньше его жизнь вмещала бесконечные часы работы, вечные переговоры и компромиссы, а теперь он играл в шахматы с террористом, к которому испытывал странную, необъяснимую симпатию. Раньше он был главой почтенного семейства, жизнь которого подчинялась строгому порядку, а теперь его окружали люди, которых он любил, но язык которых не понимал. Раньше он посвящал опере несколько минут перед сном – теперь каждый день часами слушал оперную музыку в живом исполнении, во всем ее великолепии и несовершенстве, и обладательница волшебного голоса садилась подле него на диван, брала его за руку, смеялась. Люди за пределами дома полагали, что господин Хосокава сейчас очень страдает. Он едва ли сможет когда-нибудь объяснить им, насколько они ошибались. Люди за пределами дома. Он не мог совсем перестать думать о них. Но ясное понимание того, что он наверняка очень скоро потеряет ту сладость жизни, которую обрел в этом доме, заставляло его сильнее дорожить каждым мгновением.

Командир Бенхамин был хорошим шахматистом, но господина Хосокаву превзойти не мог. Оба они терпеть не могли игру на время и над каждым ходом готовы были размышлять до бесконечности. И поскольку оба были равно талантливы и равно медлительны, никогда друг друга не раздражали. Как-то господин Хосокава в ожидании своего хода присел на диван и закрыл глаза, а когда проснулся, то увидел, что командир Бенхамин все еще задумчиво двигает своего коня туда-сюда через те же три шахматные клетки. Стратегии у них были разные. Командир Бенхамин старался контролировать центр поля, господин Хосокава предпочитал оборону. Побеждал то один, то другой, и ни победы, ни поражения никто не комментировал. Откровенно говоря, языковой барьер шел шахматистам лишь на пользу, в молчании игра протекала спокойнее – никто не хвастался удачными ходами, не оплакивал неудачные. Ход ферзем, король повержен – шах и мат, и никто из игроков даже не вспоминал про слова, которые Гэн написал им специально для таких случаев. Окончив партию, они лишь тихо кивали друг другу и принимались расставлять фигуры, чтобы на следующий день все было готово к новому поединку. Ни одному из них даже в голову не приходило покинуть комнату, не наведя на доске порядок.

Несмотря на то что по всем стандартам дом был громадным, уединения в нем не удавалось обрести никому, кроме Кармен и Гэна, которые встречались в посудной кладовке часа в два ночи. Оперное пение, приготовление пищи и игра в шахматы – все происходило на глазах у общественности. Маленькая гостиная находилась в том же конце дома, что и кабинет, где без умолку трещал телевизор, так что если кто-то из юных террористов искал новых развлечений, то при желании мог понаблюдать за игрой в шахматы. Заложники, когда охрана, повинуясь внезапному душевному порыву, позволяла им погулять по коридору, заходили посмотреть на игру на десять-пятнадцать минут, правда, за это время им редко удавалось увидеть больше одного хода. Нелегко наблюдать за шахматной партией, если ты привык к футболу – игра вроде бы идет, но ничего не происходит. Шахматы действовали на зрителей как церковная литургия, лекция по алгебре или снотворное.

Однако двое обитателей дома проводили здесь целые часы и никогда не клевали носом: Ишмаэль и Роксана. Роксана приходила в маленькую гостиную смотреть на игру господина Хосокавы, желая отблагодарить его за внимание, с которым он выслушивал ее выступления. А Ишмаэль приходил потому, что ему самому хотелось поиграть в шахматы с господином Хосокавой или командиром Бенхамином, только он не был уверен, что ему разрешат. Все юные террористы старались не наглеть и лишнего у командиров не просить. Как и все дети, они иногда начинали что-то клянчить, но при этом испытывали к старшим товарищам непритворное уважение. Они могли часами пялиться в телевизор, но дежурство не пропускали никогда. Они не требовали у Месснера мороженого: подобные просьбы были прерогативой командиров, и командиры мороженое заказывали лишь дважды. Мальчишки не дрались между собой, хотя иногда удержаться было почти невозможно. Командиры сурово наказывали за драки, а от Эктора юным бандитам в таких случаях доставалось еще больше, чем друг от друга, – так командир воспитывал в бойцах командный дух. Если же без драки было ну совсем никак не обойтись, мальчишки сходились в подвале, снимали рубашки и тщательно следили за тем, чтобы не попадать по лицу.

Парни начали нарушать правила, которые они так старательно зубрили на тренировках. Вернее, одни правила (например, уважительно разговаривать со старшим по званию) соблюдались неукоснительно. А другие (например, не разговаривать с заложниками, кроме тех случаев, когда нужно сделать им замечание) – мало-помалу забылись. Вообще, что именно разрешают или не разрешают командиры, было понятно не всегда. Ишмаэль старался запомнить расположение фигур на доске. Названий фигур он не знал, потому что в комнате никто не произносил ни слова. Он мысленно прикидывал, как лучше начать разговор. Не попросить ли Гэна попросить за него? Гэн про что угодно может так сказать, что все сразу понимают: дело важное. А может, попросить Гэна, чтобы тот попросил Месснера? Месснер ведь переговорщик. Но у Гэна, похоже, было много дел, а Месснер, если подумать, наверное, не ахти какой хороший переговорщик, раз они до сих пор тут сидят. Больше всего Ишмаэлю хотелось попросить вице-президента – его он уважал больше всех и даже считал своим другом. Но командиры почему-то постоянно насмехались над вице-президентом, и любая его просьба неизменно отвергалась.