Весь день дул холодный, пронизывающий ветер и сыпал редкий, колючий снег, а к вечеру внезапно потеплело, опустился туман.

Суета на вокзальной площади постепенно спадала. Меньше стало на стоянке машин, меньше людей вокруг, реже подходили усталые автобусы с широкими черными от грязи подпалинами на боках.

Отпусти© очередного покупателя, Галя нетерпеливо посмотрела на часы. Можно было уже, наконец, кончать работу. Около ее палатки теперь торчал только долговязый противный парень с испитым лицом, на котором все время блуждала нахальная улыбочка. Он вызывал у нее отвращение.

В последние дни она уже не раз замечала, как многое из того, что было ей раньше интересно и приятно, сейчас вдруг стало противно. И еще она просто устала, невозможно устала от вечной погони за удовольствиями, которые потом оставляли где-то в глубине души лишь горечь и обиду. Только раньше она себе в этом не признавалась.

Галя захлопнула окошечко, вышла из палатки щ не обращая внимания на глупые, насмешливые вопросы этого долговязого дурака, установила щит на застекленной витрине, ловко прижала его металлической полосой и надела замок. Потом она молча обогнула палатку, заперла дверь и, не оборачиваясь, пошла к подземному переходу. Парень двинулся было за ней, но вскоре отстал.

Она шла по ночной улице и в который уже раз перебирала в памяти события последних дней. Собственно говоря, как раз в последние дни никаких событий не было, Галя только напряженно ждала все время чего-то неожиданного и страшного.

После странного разговора неделю назад с тем худеньким белобрысым парнем из милиции — Галя поняла потом, что он из милиции,— все перепуталось у нее в голове. Он сказал, что она никуда не уедет, а она знала, что придется ехать, если за ней придут от Гусиной Лапы, так велик был ее страх перед этим человеком. Но никто не пришел. И она действительно не уехала, как и сказал тот парень. И еще он сказал, что они — это значит он и его товарищи — теперь глаз с нее не спустят. Действительно, первые день или два после этого какие-то люди провожали ее утром на работу, а вечером домой и даже дежурили днем около палатки. У Гали был острый глаз, и она все замечала. Но потом эти люди исчезли. И Петр тоже пропал, и Розовый. Это принесло ей неожиданное облегчение. Она даже обрадовалась их исчезновению. Ей стало как будто легче дышать, и теперь она уже опасалась, что они снова появятся.

Не приходила и Раечка. Ну, это было понятно после того, что произошло между ними. Но почему-то перестал приходить и Паша.

Галя вдруг обнаружила, что больше всего ее беспокоит исчезновение Паши. Это было уже совсем странно. Раньше ее волновали только ее собственные дела.

Галя шла по окутанным туманом улицам. Редкие прохожие в тусклом свете фонарей казались бесплотными тенями, и ей вдруг представилось, что она одна сейчас в этом огромном городе. И стало нестерпимо жаль себя, показалось, что жизнь ее, как сломанная телега, волочится по пыльной дороге и бьется о камни. Где-то она читала о такой жизни, давным-давно в какой-то книге.

Галя почувствовала, что замерзает, и огляделась.

Над воротами в их двор горел фонарь, и в его слабом, рассеянном свете Галя заметила какого-то человека. Внезапно у нее забилось сердце, но не от страха, а от какого-то предчувствия.

Когда Галя была уже совсем близко, человек пошел ей навстречу. Это был Пашка. Замерзший, небритый, в перепачканной телогрейке. Галя увидела невдалеке у тротуара его синий «пикап», весь, до самой крыши, забрызганный грязью.

— Откуда ты взялся такой? — Она всплеснула руками.

— А! Прямо из командировки,— с напускной небрежностью ответил Пашка.— В районе был. Семь дней из конца в конец мотался. Два часа назад в Москву вернулся. Рванул прямо к тебе, туда. А ты уже кончила музыку. Ну, я сюда.— И неожиданно дрогнувшим голосом закончил: — Очень я, Галочка, тревожился за тебя.

— Нечего за меня тревожиться.

Но Галя неожиданно поймала себя на том, что ей приятна эта его тревога.

— Ну да, «нечего». Вот уехать собралась.

— Так ведь не уехала.

— Не дали уехать,— многозначительно поправил ее Пашка.— Нашелся такой человек.

— Уж не тот ли, который после тебя ко мне в палатку приходил? — усмехнулась Галя.

— Он самый. Это парень настоящий.

— Кто ж он такой?

— Из МУРа, вот кто. В общем, Галочка, чуть-чуть мы с тобой не влипли в историю.

— Кто не влип, а кто и влип,— задумчиво ответила Галя.— Тебя, конечно...

Но Пашка не дал ей договорить.

— Нет, нет! Виктор мне сказал, ты тут чистая.

— Много он знает, твой Виктор.

Галей снова овладело ощущение пустоты, одиночества и тревоги.

— Они все знают,— убежденно ответил Пашка.— Больше нас с тобой знают. Точно я тебе говорю.

И вдруг Галя вспомнила фразу, которую бросил на ходу этот самый Виктор: «Встречусь с ним я». Неужели встретился? И поэтому никто... Но тогда...

Она порывисто прижалась к Пашке, зарылась лицом в его старенькую, пахнущую бензином и маслом телогрейку и в отчаянии прошептала:

— Страшно мне, Паша... Страшно....

Пашка обнял ее, впервые, кажется, обнял, как друг, словно защищая от всех. И, следуя какому-то неведомому закону передачи мыслей, вдруг сказал:

— Если ты здесь, значит, они поймали его. Поняла? Значит, и бояться нечего, глупая.

Он еще крепче прижал ее к себе и внезапно почувствовал, что она вся дрожит.

— Да тебе холодно, Галочка!

— Не холодно... не холодно мне... Я подумала... Знаешь, Паша, мне надо повидать этого Виктора, надо вещи кое-какие ему отдать. Чтобы не жгли они мне руки больше, проклятые...

— Какие такие вещи?—удивился Пашка.

— Ну, в общем не мои вещи.

И Пашка, поняв ее с полуслова, уверенно кивнул головой.

— Это мы запросто. Телефончик у меня его есть.

...Сама того не зная, Галя в этот момент оказала Виктору такую помощь, без которой он и его товарищи ни на шаг не продвинулись бы вперед в решении головоломной задачи: что стало с Фирсовым.

Первым в то утро, кого, явившись на работу, встретил Виктор — хотя бюллетень требовал лежать дома по крайней мере еще дня три,— был Бескудин. Собственно говоря, этого следовало ожидать: так рано в Управление приходил он один.

Столкнулись они в коридоре, и Бескудин, оглядев Виктора, покачал головой.

— Да, брат,— и виновато добавил: — Все собирался тебя проведать, да вот...

— Знаю, Федор Михайлович, о всех неприятностях я уже знаю,— сказал Виктор.— Таскают еще?

Он с горечью всматривался в усталое лицо Бескудина, заметил новые продольные морщинки на впалых щеках, покрасневшие веки, мешки, вдруг обозначившиеся под глазами.