Теперь наступили поистине черные дни; теперь Кадису приходилось хоронить в собственной душе эмоции, которые пробудила в нем эта девушка, способная мановением руки уничтожить мужчину и возвратить его к жизни. Мазарин, такая хрупкая на вид, разрушила его жизнь, отравив напоследок смертельным ядом.

Кадис каждый день звонил сыну под предлогом беспокойства за него, а на самом деле в надежде разузнать хоть что-нибудь о своей ученице.

Из всей семьи одна Сара не утратила присутствия духа и способности хладнокровно рассуждать.

Она ни за что не пожелала бы сыну такой невесты. С милыми чудачествами вроде упорного нежелания носить туфли еще можно смириться, но то, что жених практически ничего не знает о своей нареченной, — совершенно ненормально. Все это она не уставала повторять Паскалю, но тот оставался безутешным.

— Я не знаю, где ее дом, Кадис, — признался Паскаль в одном из телефонных разговоров. — Если бы знал, можешь не сомневаться, прямо сейчас стучался бы в ее дверь; я готов весь город перевернуть вверх ногами, лишь бы ее найти. Если бы ты знал, сколько раз я обошел вдоль и поперек Латинский квартал. Мазарин живет где-то там.

— Откуда ты знаешь?

— Мы всегда встречались на Сен-Жермен, она говорила, что это недалеко от ее дома.

— Забудь ты эту девчонку, мне она сразу не понравилась... Ты можешь... — Кадис взвешивал каждое слово, — можешь завоевать любую женщину; с чего тебе понадобилась эта Мазарин. Она слишком странная. Кстати, твоя мать думает так же.

— Боюсь, ты выбрал неправильный способ, чтобы меня утешить. Я люблю Мазарин со всеми ее тайнами.

— Даже если одной из них может оказаться другой мужчина?

Пущенная Кадисом стрела угодила в цель.

— Даже думать так не смей. И пожалуйста, не надо мне звонить только для того, чтобы поделиться такими предположениями. Иногда мне кажется, что тебе нравится причинять мне боль. Это так?.. Или я ошибаюсь?

— Ты чересчур легковерен. Тебе не хватает жизненного опыта.

— С каких это пор жизненный опыт делает нас счастливыми? Сам-то ты счастлив, отец? У меня такое ощущение, что ты врешь всем нам и самому себе. Что твоя жизнь состоит из мелких эгоизмиков, снобизмиков и подлостей, развешанных по музеям всего мира.

— За что ты меня ненавидишь, Паскаль?

— Ошибаешься. Мне тебя жаль; ты даже представить не можешь как. По-моему, ты сам — блестящий пример твоего дуализма. У тебя вообще есть собственное "я"? Или ты прожил жизнь в двух версиях? И все выплескивал на холст... От тебя хоть что-нибудь осталось?

— Ты хочешь сказать, что я живу, только пока пишу, а потом превращаюсь в живого мертвеца?

— Не я. Ты сам все время это повторяешь.

— Что я тебе сделал, Паскаль?

— Ты трус. Все эти годы тебе недоставало смелости посмотреть мне в глаза и честно признаться, что ты меня не хотел.

— Что тебе наговорила Сара?

Паскаль повесил трубку.

67

Вот и все, чего ты добился, укорил себя Кадис. Он пытался сблизиться с сыном, чтобы не пропустить возвращение Мазарин, и умудрился все испортить в один момент. Художник снова набрал номер Паскаля, и тот грубо отозвался:

— Чего тебе?

— Я хотел извиниться.

— Ты?

— А что здесь такого? Ты же привык проявлять терпимость к пациентам. Почему бы не попытаться выслушать собственного отца?

— Ладно, говори.

— Я не должен был говорить так о Мазарин... По правде сказать, я повел себя как закоренелый сексист.

Кадис сделал паузу, дожидаясь реакции сына, но гот молчал.

— Не беспокойся, она вернется.

— Откуда ты знаешь?

— Между нами, художниками, существует некая незримая связь. Едва увидев твою невесту на пороге нашего дома, я понял, что это очень чуткая и сильная девочка, что она как вулкан, который вот-вот начнет извергаться. У нее есть и характер, и страсть, и творческая жилка: такой алмаз, если его огранить, станет бриллиантом дивной красоты.

Паскалю пришлось признать правоту отца. Мазарин и вправду была загадочным мимолетным видением. Казалось, что плотина ее сердца может рухнуть в любую минуту, выпустив на волю мощный поток чувств. Как было бы здорово оказаться подхваченным этим течением...

— Паскаль?

— Да?

— Помнишь, мы говорили о путешествии на юг?

— Ты спятил. Какое путешествие, если Мазарин до сих пор не нашлась?

— Я нисколько не сомневаюсь — твоя невеста вернется.

— Как бы мне хотелось тебе верить.

— Она уже так делала?

— Как?

— Исчезала.

— Да.

— Вот видишь.

— Кадис... Спасибо. И прости меня...

— За что?

— За то, что я тебе наговорил.

— Больше не будем об этом, ладно?

68

В тесной комнатушке было сумрачно и невыносимо душно. Пауки плели по углам свои сети, чтобы ловить зазевавшихся мошек. Облупившиеся стены украшали вырванные из журналов пейзажи и фотографии хорошеньких школьниц. Мазарин вновь и вновь исследовала свою камеру, тщетно ища путь к спасению.

Мутноглазый держался приветливо и почтительно, но упорно отказывался дать ей свободу.

Каждое утро Джереми приносил Мазарин ее любимые пирожные, а еще клубнику, сливы, яблоки и свежий йогурт. Он готовил все, что просила гостья, и следил, чтобы она ни в чем не нуждалась. Несмотря на мрачный вид, он больше не казался девушке таким уж отвратительным.

Страх и ненависть отступили. За отталкивающей внешностью скрывалась тонкая и ранимая душа. Потеря родителей и собственное уродство ожесточили Джереми, но Мазарин с каждым днем все больше убеждалась, что он вовсе не злой. Хотя она, конечно, могла ошибаться.

Мутноглазый постепенно поведал девушке свою печальную историю. О том, как несмышленым ребенком он выживал на свалке, заворачиваясь от холода в старые газеты. Сам Джереми не помнил этого периода своей жизни, о нем он знал от своего спасителя. Этому человеку он был обязан жизнью, благодаря ему он обрел новую семью — Арс Амантис.

За ужином Джереми терпеливо излагал Мазарин все, что ему было известно об этих приверженцах высокого искусства и высокой любви.

Мазарин начала понимать, отчего Арс Амантис так отчаянно жаждали заполучить тело Сиенны. Они верили, что с ней к ордену вернется прежний дух братства и чистоты.

Слушая рассказы Джереми, Мазарин уносилась на благодатные поля Лангедока, под солнцем которого процветали искусства и науки, в рай для артистов, музыкантов, поэтов и влюбленных. В замки, где знать пировала вместе с простолюдинами, не подозревая о близости страшного конца.