дух захватило, но и немного затревожило. Мы давай оглядываться, но и впереди, и позади нас виднелись только те же каменистые склоны и местами пустынные кустарники. Тут я заметил, что ты встревожена, хотя и не так чтобы очень, и я поскорее уверил тебя, что по плану так оно и надо и чтобы ты верила мне. И ты кивнула мне и попросила воды, и мы напились воды по горло, обе наши бутылки прикончили.

Коровья тропа вела вдоль сухого ручья то вверх, то вниз. Мы остановились и посмотрели вперед, потом посмотрели назад и старались подражать родителям, как они бы посмотрели по сторонам и сразу бы поняли, долго ли еще идти и далеко ли. А ты пристала с вопросами, долго ли еще идти, сколько еще кварталов, как ты всегда приставала к ма с па в машине по дороге сюда, и они только хихикали, а меня это доставало. А сейчас я понял, почему твои вопросы серьезные были чуточку смешные, но смеяться или там хихикать не стал, а отнесся серьезно, сказал, нам всего один склон вверх и один склон вниз, и уже дойдем, хотя сам реально не имел понятия, сколько еще идти, даром что так тщательно изучил карту. И вдруг сам забеспокоился, даже подумал, не лучше ли нам повернуть назад.

АРКА ПОВЕСТВОВАНИЯ

Позже, солнце уже стояло немного ниже, мы заметили с тропы маленькую такую заводь в ручье. Мы бегом припустили вниз к ручью смочить рты и попить воды, хотя она была зеленого цвета и склизкая на языке. Мы скинули сапоги и шлепали по камням на дне, и нашим ногам было прохладно и скользко.

Время от времени мы громко звали маму с папой, но наши голоса сразу же тонули в воздухе. Никакого эха или хотя бы признаков эха. Это тогда мы поняли, типа нутром животов, что мы и правда заблудились. Мы кричали «мама, папа» все громче и громче, и никакого эха к нам не приносилось, и мы пробовали выкрикивать другие слова, типа «сагуаро» или там «Джеронимо», и все равно никакого эха не услышали.

Мы были одни, совсем одинешеньки, еще больше, чем иногда по ночам, когда нам выключали свет и закрывали дверь. Тогда мне в голову полезли мысли о всяких ужасах. А потом я больше ни о чем другом не мог думать, а только оглядывался, вдруг где-нибудь вокруг нас покажутся дикие звери, и думал, если звери нас найдут, то сразу почуют, что мы потерялись, и набросятся на нас. Вокруг все было такое незнакомое, что когда ты спрашивала, как называется вон то дерево, вон та птичка и вон такие облака, то я отвечал только: не знаю, не знаю, не знаю.

Однажды, мы тогда еще все вместе ехали в машине, мы ответили «да» нашей ма, когда она взяла с нас обещание, что если мы потеряемся, то обязательно сообразим, как их снова найти. Я пообещал, я сказал: да, мама, конечно. А на самом деле я никогда реально не обдумывал, как сдержать это обещание, – ни разу до этого момента. И пока мы шли, а я не знал, шли мы назад к ним или, наоборот, еще дальше от них уходили, я продолжал думать о том, как мне сдержать мое обещание и как нам найти их? Но у меня не получалось собраться с мыслями и искать выход из нашего положения, ведь мы шли высохшей коровьей тропой вдоль высохшего ручья, и наши сапоги хрустели по камням, как хрустят на зубах хлопья, и распугивали мои серьезные мысли, к тому же от этого хруста я проголодался. Теперь солнце било нам прямо в лоб сквозь низенькие чахлые деревья, а белый ветер доносил до нас столько много звуков мира, что мы даже испугались. Звуков, как будто одновременно падает на землю тысяча зубочисток, или как будто старухи скребутся в своих сумках, роются, но не находят того, что ищут, или как будто кто-то залез под кровать и свистит нам оттуда. Над нами в небе какие-то черные птицы черкали треугольники, потом прямые, потом снова треугольники, и я сначала подумал, вдруг они пытаются нарисовать стрелы и указать нам дорогу куда-то, но потом одумался, что такого не может быть, как можно верить птицам? Только одним орлам можно верить. Мы поравнялись с огромным камнем, и я решил, что пора остановиться и немного передохнуть.

АЛЛЕГОРИЯ

Если я сосредоточивался, то видел у себя в голове общую картину, Каньон Эха, широкую блистающую долину на холме, и там нас поджидают па и ма, наверное, сердитые на нас, но еще и счастливые, что снова нас видят. А на деле вдали виднелись одни только холмы, много холмов, и тропинка взбиралась по ним вверх и спускалась вниз, а еще дальше над серой дымкой высились горы. У меня за спиной все время слышались твои маленькие шажки по гальке и еще твои охи-вздохи, ворчание, и твоя жажда, и твой голод. Потом начало смеркаться, и я вспомнил историю про сибирскую девочку с собакой, и как собака охраняла ее, а потом помогла ее спасти. Я сказал тебе, вот бы у нас была собака. А ты ответила: нетушки, еще чего. А потом немного помолчала и сказала: ладно уж, пускай была бы.

Однажды, еще при папе с мамой, мы зашли в магазин секонд-хенд, ма почему-то их любила, хотя никогда ничего там не покупала, и там мы увидели старую дремлющую собаку, она была совсем как уютный коврик, который расстелили на полу. И мы подошли погладить эту собаку, пока папа рассматривал вещи, а ма разговаривала разговоры с владельцем магазина, как она любила делать в маленьких магазинчиках. Я гладил ту собаку и разговаривал с ней, а ты стала задавать ей реально забавные вопросы, вроде хотела бы ты быть повыше, хотела бы ты быть оранжевой, хотела бы вместо собаки быть жирафом, любила бы ты тогда есть листья, хотела бы жить в дикой природе у реки? И я мог бы поклясться под присягой, что на каждый твой вопрос собака кивала головой, в смысле да, на каждый твой вопрос отвечала: да, да, да. Я к тому, что когда мы с тобой шлепали босыми ногами в ручье по скользким зеленым камням, то я вспоминал о той собаке и думал, вот бы она была с нами, мы бы вообще ничего не боялись. Даже когда бы совсем стемнело, мы прижались бы к собаке, ты бы свернулась калачиком у нее под лапой, а я бы прижался к ней со спины, разве что рот бы не открывал, чтобы на язык не налезла шерсть, а то я бы от этого стошнил. И если бы мы ночью услышали, что в дальних долинах на ранчо залаяли собаки, или бы нам показалось, что в горах завыли волки или к нам ползут змеи рогатые гремучники, мы бы не испугались, и не пришлось бы прятаться под изгородями или на ночь зажимать в руке камень.

Я достал карту Континентальной водораздельной тропы, хотел еще раз изучить ее и запомнить наш маршрут. Нам требовалось добраться до места с названием «Ранчо Джима Кортена», затем пройти мимо водохранилищ Уиллоу, Стилл, а потом Биг, и я знал, что там будет вода, и потому за питье не беспокоился. А от последнего водохранилища не так чтобы очень далеко до первого нормального города, это был Лордсберг, затем надо пройти мимо Дэвис Уиндмилл и Майерс Уиндмилл, и если нам по дороге встретятся ветряные мельницы этих Дэвиса и Майерса, я буду знать, что мы не окончательно заблудились. Как только мы пройдем последнюю мельницу, дальше будет кладбище, а там уже и Лордсберг. В Лордсберге мы найдем железнодорожную станцию и запрыгнем на поезд, хотя эту часть нашего пути я еще как следует не продумал. Я пробовал объяснять тебе все это, и ты просто кивала и говорила окей, а потом спросила, мог бы я тебе немножечко почитать, пока еще светло, и пообещала, что не заснешь, а будешь мне компанией. Я открыл рюкзак достать мамину красную книжку и немного потряс ее внутри рюкзака, чтобы из нее вытряхнулись снимки, вынул и стал читать тебе вот что:

(ЭЛЕГИЯ СЕДЬМАЯ)

Тот горный поезд окончательно остановился, когда прибыл на широкий открытый грузовой двор, окруженный со всех сторон вяло дымящими, наполовину заброшенными заводскими площадками и пустующими пакгаузами. Кругом не было ни души, ни снаружи, ни на складах, разве что несколько сов и кошек, да еще стаи крыс, рыскавших в завалявшихся с прошлых дней кучах мусора. Детям было велено слезть с поезда. Придется подождать, когда мимо пройдет следующий, сказал им их провожатый. Пару ночей, или три, или все четыре. Сам-то он знал, но нарочно не стал им говорить, что половину