пути они уже одолели, что уже на полпути к месту. Знай они, и им бы, наверное, немного полегчало. А что он не преминул им сказать, так это что дальше их ждет пустыня и что следующий поезд останавливаться не будет, а только немного притормозит на стрелке, переходя с одного пути на другой, так что, пока они тут прохлаждаются, пускай тренируются на ходу прыгать на подножку, запоминают, как что делать, запрыгивать на движущийся состав, если, конечно, не хотят, чтобы их раздавило колесами.

В эти дни ожидания, когда их провожатый куда-нибудь отчаливал или дрых, один из мальчиков доставал карту, которую ему кто-то дал по дороге. Он разворачивал ее и расстилал на мелкой щебенке, а другой мальчик светил ему, чиркая спичками. Остальные дети собирались вокруг него, как возле костра. Они изучали карту, смеялись над напыщенными названиями, спотыкались о неожиданные, повторяли те, что казались им странными или звучными, и наконец дело дошло до иностранного названия на другом конце толстой красной линии. Вдавливая указательный палец в измятую карту, мальчик провел линию от того иностранного названия через пустынные равнины и долины между двумя горными цепями к другому городу тоже со странным для них названием. Потом сказал:

Сюда. Вот сюда мы идем и здесь запрыгнем на следующий поезд.

А дальше? – спросил другой мальчик.

Что будет дальше? – подхватила девочка.

А дальше посмотрим, что будет дальше.

Ночное небо над грузовым двором, безмолвное и темное, они могли бы целиком устелить своими мыслями, столько их толпилось у них в головах: мыслями о том, что было прежде, и особенно о том, что ожидает их потом. Задрав голову в небо, один из маленьких, мальчик четыре, прошептал на ухо мальчику постарше вопрос:

Как думаешь, какой он будет там, за пустыней, когда мы перейдем ее, ну, большой город, куда мне надо?

Мальчик постарше на секунду задумался, а потом сказал, что там над голубыми речными водами, спокойными и чистыми, висит длиннющий железный мост. Через ту реку он не поплывет на надутой шине, не переедет ее верхом на крыше вагона, а поедет через мост на хорошей машине. И вокруг со всех сторон будут красивые машины, все новенькие, и они будут проезжать этот мост медленно и по очереди, не устраивая толкотни и свалки. За мостом, приветствуя его, будут выситься огромные величественные здания из стекла.

Когда старший мальчик остановился перевести дух, тот, что помладше, спросил:

А потом?

А потом старший мальчик попробовал представить себе еще что-нибудь, только ничего ему больше не представлялось, а вспоминалось лишь, как он ехал через гнилостные испарения джунглей на синей крыше видавшей виды гондолы, и его мысли опадали, как океанские воды, накапливающие мощь и смертный ужас для гигантской разрушительной волны. Ему вдруг представилось, как безоблачное будущее, нарисованные его воображением воды реки, безмятежные и чистые, вдруг затопляют, погребают под собой потоки оставшихся позади рек, бурые от грязи, замусоренные обрывками ползучих лиан и лоз, стелившихся под сводами темных туннелей, вроде тех выдолбленных в высоких горах, которые он проезжал на крыше прежней, выкрашенной кирпично-красной краской гондолы.

Он тщетно цеплялся за мысли о зданиях из стекла и сияющих свежей краской машинах, но ему виделись одни только развалины, слышались лишь чавкающие звуки миллионов сердец, выбрасывающих кровь в вены, пульсирующих сердец мечущихся в безумии мужчин и женщин, сердец, одновременно трепыхающихся под развалинами города. Он почти наяву слышал это биение десятков миллионов сердец, пульсирующих, качающих кровь, трепещущих в этом ожидающем его городе, чем-то схожем с оставшимися позади зловещими джунглями. Он схватился за голову, зажал виски указательными и средними пальцами, чувствуя, как под ними стучат молоточки нагоняемой его сердцем крови, ощущая, как волны беспощадных мыслей и медленно вылепляющиеся в висках страхи врезаются во что-то, он не знал во что, сидевшее в самой глубине его существа.

ТОЧКА СМОТРЕНИЯ

Когда я подошел к концу этого отрывка, ты уже вовсю спала, а я слегка побаивался заснуть, и мне вдруг вспомнились те строчки, которые вечно повторялись у нас в машине: «Всякий раз, просыпаясь в лесу холодной темной ночью, он первым делом тянулся к спящему у него под боком ребенку – проверить, дышит ли, и только тогда до меня со всей ясностью дошло, что хотел сказать их автор.

И почему-то возникло ощущение, что мы с тобой все ближе и ближе к потерянным детям. Типа, пока я слушал их историю и какие планы они строили, они взамен слушали наши. Я решил прочитать вслух еще хотя бы одну главу, она была совсем короткая, пускай ты уже спала.

(ЭЛЕГИЯ ВОСЬМАЯ)

В грузовом дворе мальчики опорожняли свои мочевые пузыри все вместе, становясь в кружок вокруг засохшего куста поблизости от рельсов. В дороге так не получалось, и теперь они почти забыли, как это легко и просто. Пока они ехали на крышах поездов, мальчикам позволялось опорожнять мочевые пузыри только один раз, ранним утром. Они становились на краю крыши гондолы парами или поодиночке. И смотрели, как желтенькая дуга мочи устремляется вперед и тут же распыляется, рассыпаясь на тысячи меленьких капелек. Девочкам приходилось спускаться по боковой лестнице, спрыгивать на маленькую площадку между вагонами и, держась за поручни, справлять свои нужды в пустоту, опрыскивая или обгаживая щебенку под ними. Они зажмуривали глаза, стараясь не смотреть на проплывающую внизу землю. Иногда они смотрели вверх и видели своего провожатого, тот сверху глядел на них, ухмыляясь из-под полей своей голубой шляпы. Но чаще они смотрели мимо него и иногда видели, как в выси над ними прочерчивают синее небо орлы, и если девочки замечали пролетающих орлов, то знали, что за ними приглядывают и они в безопасности.

СИНТАКСИС

Тут я почувствовал, что тоже хочу писать. Вообще-то я привык делать это только в туалетах, но уже научился и на дворе, в смысле на открытом воздухе, совсем как потерянные мальчики, которые писали с крыши гондолы. И теперь мне казалось, что я могу писать только на открытом воздухе. А научился я этому в тот день, когда мы вышли с кладбища апачей. Вы все залезли в машину и ждали меня, а я попросил вас отвернуться, и па с ма отвернулись, а ты, Мемфис, закрыла руками лицо, но глаза-то руками прикрывать и не думала. Я знал, что ты подглядывала и пялилась на мою задницу и думала, что задок-то у меня уродский, и, может быть, даже смеялась надо мной, но мне было реально до лампочки, потому как ты уже видела его сотни раз, когда мы вместе принимали душ, и даже видела мой пенис, который называла йо-йо, и я тоже иногда называл его йо-йо, но только в ванной под душем, потому что это единственное место, где я не стесняюсь таких слов, потому что мы там одни, без никого.

В тот раз, на кладбище, я писал так мощно, прямо извергался. И мочи из меня вылилось так много, что хватило написать на пыльной земле мои новые инициалы: Б от «Быстрое» и П от «Перо» – и даже черточкой подчеркнуть их.

Когда я подтягивал штаны, вспомнил шутку или поговорку, которую рассказал нам па, как один другому такой заявляет: хоть мочись мне в лицо, но тогда уж не говори, что это дождь, и уже собрался засмеяться, ну, или улыбнуться, но вспомнил, что ведь под стеной Джеронимо похоронен, он же упал с коня и умер и теперь лежит похороненный на кладбище для военнопленников, и я даже загордился, что писал под уродской стеной, из-за которой они были взаперти, выдворенные, пропавшие с карты, то же самое ма говорила о потерянных детях, что они путешествовали в одиночку, а после их депортировали и смахнули с карты, как чужаков. А потом, уже в машине, я оглянулся на то кладбище и прямо разозлился, потому что тем, которые построили эту стену вокруг мертвых пленников, плевать, что на нее кто-то пописал, а потом я разозлился уже из-за Джеронимо и всех военных пленников, чьих имен уже никто не помнит и вслух не произносит.

Я вспоминал их имена каждый раз, когда писал на открытом воздухе, как дикий зверь. Я вспоминал их имена и представлял, как они выливаются из меня, и старался написать на земле их инициалы, каждый раз кого-то другого, чтобы мне никогда не забыть их имен и чтобы земля тоже помнила их:

ВК – Вождь Кочис

ВЛ – Вождь Локо

ВН – Вождь Нана

С – жрица Салива

МК – Мангас Колорадас

И большая Д –