свои берём тебе. А зарплаты наши — это не твои прибыли. Слёзы горькие, а не деньги.

— Давай. Пиши добровольное признание и согласие помогать расследованию убийств и незаконного промышленного производства, — подтолкнул его в локоть Шура.

Андрей почти без пауз исписал два листа с обеих сторон. Но писал долго. Часа два. Малович и Тихонов прочли и оба разом выдохнули.

— Ну, совсем другой коленкор! — сказал Александр, укладывая листы в папку. — Не перевелись сознательные люди. Молодец, Андрюша. Повесть твоя слезу вышибает. Правдиво всё. Ну, на сегодня достаточно.

Марченко увели в камеру.

— Коньяк у него не отбирай, — сказал Вова Тихонов дежурному конвоиру. — Он алкаш и без поддачи слова молвить не может. А вмажет, и рассказывает всё. Колется как сухой пенёк берёзовый для печки.

Было два часа дня. Они пошли в кафе «Колос» пообедать и договорились, что на адрес поедут в машине Маловича к одиннадцати часам вечера, когда Дух будет дома точно — пьяным или обкуренным. Взять Духа было бы хорошим подарком следствию по делу фабрики «Большевичка». Четыре убийства за одну ходку раскрыть — это не всегда так фартит.

— Но Дух вряд ли знает фамилии убитых, — сожалел Шура. — Да ничего. Марченко-то в добровольной «признанке» все написал. Вот тут. Гляди. Вова, он конкретно написал имена и фамилии убитых, заказчиком назвал себя лично по фамилии, плюс к тому исполнителя всех четырёх эпизодов тоже записал отчётливо. Дмитрий Суворов по кличке Дух.

И они пошли по кабинетам успокоиться перед задержанием опасного рецидивиста нежной бумажной работой. Рапорты все надо написать хоть и с опозданием, отчеты за прошлый месяц и прочую скучную, но очень хорошо расслабляющую ерунду.

Вечером Шура с женой и Виталиком гулял по парку. С неба сквозь сплошной свет фонарей пытались протолкнуть свои тонкие нежные лучи самые близкие к Земле звёзды, но это не удавалось ни звёздам, ни Луне, хотя блеск её был поярче фонарного. Просто лампочки летом начальство парка протянуло на длинных проводах разноцветными гирляндами. Провода тянулись от фонарных столбов, огибали деревья, соединялись, удлинялись, перекрещивались и висели в трёх метрах выше голов самых высоких мужчин как множество почти настоящих радуг. В трёх концах парка играли духовые оркестры, совершенно не мешая друг другу. И для того, чтобы услышать их одновременно, надо было найти одну единственную точку в самом центре перекрёстка четырёх главных аллей.

Везде продавали мороженое из серебристых ящиков. В стаканчики тётки накладывали его ложками. Большими и увесистыми — пломбир, лёгкими серебристыми — эскимо и крем-брюле. На каждой аллее через пятьдесят метров стояло по две желтых бочки на колёсах. Одна сливала народу нефильтрованное, самое лучшее пиво, другая — квас. А между бочками чередой держались автоматы с газированной водой по три копейки за стакан с любым, на выбор, сиропом. Крутились визжащие голосами девчонок карусели на прочных цепях, медленно взбирались вверх и пропадали, выползая за потолок из гирлянд, кабины огромного колеса обозрения.

В десяти зелёных деревянных сарайчиках шла беспрерывная стрельба по жестяным зайцам и волкам из пневматических винтовок. Тир в Кустанае был одним из самых любимых мест отдыха. Уступали эти стрелковые полигоны только пруду в центре парка, по которому в пересекающих друг друга лучах прожекторов гордо плавали пятнадцать лебедей. Вокруг пруда толпились малолетки с родителями и обнявшиеся влюблённые. Они бросали в воду кусочки булочек, пирожных и огрызки вафельных стаканчиков от мороженого.

Все радовались и смеялись, удивляясь тому как ловко и мгновенно лебеди подхватывали еду, вытягивая шеи и тут же возвращая их в строгое гордое положение. Шура с семьёй прошел через тир и все лучшие аттракционы, втроём попили квас и сметали по три стаканчика мороженого. Твердым пломбиром насладились, эскимо и непревзойдённым по вкусу крем-брюле. Виталик был безумно доволен всем, но для полного счастья перед уходом сбегал ещё раз в тир и сбил там одиннадцать фигурок из тринадцати.

— Мне пора. Задержание в одиннадцать, — Александр Павлович достал из кармана ключи от «москвича». Все помахали парку двумя руками и уехали очень неохотно.

— Ты бы, папа, на другую работу устроился, — посоветовал сын. — Вечера бы были свободные. Катались бы на качелях до ночи

Зина вздохнула и стала глядеть в окно, за которым улетал назад центр города и вместо больших домов пошли избы с палисадниками и цветными воротами.

Шура заехал за Тихоновым. Они посидели на скамейке минут десять и ненадолго вернулись воспоминаниями в свой позапрошлогодний отпуск, когда с семьями ездили в Гурзуф.

— Хорошо было, — прошептал Тихонов.

— Ещё съездим. Какие наши годы, — вздохнул Александр Павлович.

Они сели в машину и через двадцать минут были на адресе. Дом Духа напоминал скромный зерносклад на дальнем отделении маленького совхоза. Длинный, метров на тридцать растянутый, обнесённый двухметровым бордовым забором. Крыша у дома была высотой в пару метров. На ней продували чердак четыре больших слуховых отверстия, а сам дом имел по длине восемь окон, три из которых были открыты. Везде хозяин включил яркие лампочки, из окон неслась музыка с зарубежной пластинки. Кто-то хором смеялся, кто-то громко чокался тонкими, украденными из разных кабаков стаканами.

Народ гулял и, похоже, не первый день. Слишком дурацкий выскакивал из окна смех и очень пьяно, почти неразборчиво несли какую-то чушь женские и мужские голоса.

— Через дверь не войдём, — сказал Малович.

— Через окна тоже. Там куча народа, — прислушался Тихонов.

Шура отошел на дорогу и оглядел крышу.

— Попробовать залезть наверх? Возможно, с чердака есть спуск в коридор, — вслух подумал Александр.

— Шура. Всё это не катит. А если нет там никакого спуска в коридор? Потолок будем пробивать до утра? — придержал его за рукав белой рубашки Тихонов. — И вообще… Там человек двадцать. Ну, положим, половина женщины. Но десятерых мужиков мы не уговорим лечь на пол и руки держать за головой.

— Да, бляха, — Малович напрягся. — Ты прав. Но и отменять задержание нельзя. С Марченко затягивать допрос смысла нет. А не возьмём Духа, нужного нам конечного протокола, не получится. Надо брать. Идём в машину. Подумаем.

— Хорошо, если бы его кто-то вызвал на улицу. За ворота. Но кто? — Шура стал стучать кулаком по коленке. Это означало, что мыслить начал усиленно.

— Ты заметил, где калитка палисадника?

— Нет. А на фига? — Вова ещё не улавливал мысль. — Войти в палисад и позвать через окно?

— Примерно так, — кивнул Малович. — Но вход в палисадник всегда