Надо же, о брате вспомнила. Только как-то странно. Могла бы спросить элементарно «как он». Вот уж точно, век живи, два века удивляйся.

Птица сделала еще круг, снизилась… Ой, мамочки!!!

– Кру!!! – заорала Карина, забыв обо всем и обо всех. Она вскочила на стул, оттуда на стол, замахала руками. Как назло, волосы ее сейчас были самого неяркого из возможных цветов – эдакого каштанового с медными проблесками. Даже если старый скрипун, мудрый профессор и просто крутой чувак птероворон глянет вниз, едва ли зацепится взглядом за невнятное пятно. Эх, где же вы, привычные оттенки огня и апельсинов?

Так… Огня?

Карина схватила подсвечник, на который едва не наступила полсекунды назад. Пальцы ее начертили ритуальный знак усиления так, словно она полжизни ритуалистикой баловалась. Огонь послушно полыхнул.

«Гори, гори! – мысленно крикнула девочка, обращаясь не столько к языку пламени, сколько к самой глубинной сути мира вокруг. – Гори сильнее!»

– Кру!!! Эй, Кру! Я здеееесь!!!

И полыхнуло.

Столб огня взвился… нет, взметнулся в небо, обдал лицо Карины жаром. Люди, деловито сновавшие по улице, замерли. Кто-то заохал, кто-то особо впечатлительный завизжал. Кру, а это был в самом деле он, плавно, но очень быстро изменил радиус виража, направляясь к девочке.

Искра, отделившаяся от огненного столба, иголочкой уколола девочке лицо. Но еще сильнее тревога обожгла внутренности.

– Кру! Скажи Эррен! Я здесь. Океороны!!! Спроси Баррена…

Тревога оказалась не напрасной. Потому что в следующий миг перед глазами мелькнула Люсия. Она махнула рукой, и тяжелое керамическое блюдо врезалось Карине в лицо, как раз в место микроожога.

Блюдо, брошенное Люсией с помощью ритуального аналога редиректады, вырубило Карину на добрых полчаса. А обратно в сознание вернули другие знаки, с которыми ей раньше по большому везению встречаться не приходилось. То есть сами по себе знаки были очень даже полезны и приятны, но повод для использования удручал. Она приоткрыла глаза, именно приоткрыла, так, чтобы никто не заметил, что она в сознании. Но так ей было ничего не видно – света в помещении не хватало катастрофически.

– По-моему, все так и было, – услышала она голос Евгения, – нос курносый, на нужном месте, и кровь не хлещет. Кости целы, все остальное тоже…

– Никогда не думала, что ты умеешь лечить, – процедила Клара. – Радуйся, что не было причины тебя лечить, – прямо-таки озвучил Каринины мысли отец. И совсем нелюбезно обратился к дочери: – Я вижу, что ты очнулась. Хватит хрупкую барышню изображать, а то хуже будет.

– Голова болит, – то ли прошептала, то ли пробурчала Карина, подчиняясь указанию.

– Это у тебя реакция на мыслительный процесс. – Евгений фыркнул в точности, как Эррен.

В первый момент Карина не поняла, где находится. Но очень скоро сообразила. Из этой комнаты через вот это окно она убегала по лунной тропе, в то время как поблизости мертвел яблоневый сад. Ах, ну да. Точно. Днем она сможет выйти только на ту тропу, что была открыта раньше.

– Как вы сюда прошли? – спросила она. Голова, если честно, прямо-таки звенела, словно колокол, в который лихо бил звонарь. – Кто вас сюда впустил?

– Разве это важно? – вопросом на вопрос ответил Евгений. И нелогично продолжил уже ответом на вопрос: – Эта башня принадлежит Академии. А уж туда-то знаккеру Клариссе Радовой вход открыт. К моей большой удаче. – И обратился к супруге: – Твоя ученица поступила весьма умно. Тревожный знак истолковал ее посудную атаку, как серьезную угрозу. В данном случае – угрозу моим делам. А сейчас позволь с тобой распрощаться. Что-то мне подсказывает, что в волчьем теле девчонка не так хорошо управляема, как в человеческом…

Клара вышла не прощаясь. Встречаться с волком ей не хотелось.

– Мне не обязательно превращаться, чтобы встать на открытую тропу, – мрачно буркнула Карина.

– Я знаю, – легко отозвался Евгений.

И в следующую секунду, прежде чем Карина успела хоть что-то понять, его большая ладонь рассекла воздух, пальцы (у этих ритуалистов они точно живут своей жизнью!) с невероятной скоростью начертили какой-то знак и…

Ее опоясало болью. Знакомой. Воспитательный знак, будь он неладен. Только гораздо сильнее и болезненнее, чем в Кларином исполнении. Или просто дело было в том, что Клара не смогла тогда толком прицелиться.

– На тропу пошла.

Голос отца звучал по-прежнему легко, даже с некоторой иронией. Но глаза в один миг превратились в змеиные. Почти в прямом смысле. Хотя чего уж там, куда бедным маленьким змейкам до знаккера Радова!

Защитный механизм организма и разума сработал. Карина не стала нарываться на лишние неприятности и послушно шагнула к окну. Стоило ей взобраться на подоконник (доска была широченной из-за толстой каменной стены, но и узкой из-за тесного оконного проема), как лунная тропа вспыхнула у самых ног. Эдакая дорога из желтого… золотого кирпича, которая должна привести домой и к исполнению желаний… эх… домой…

Евгений шумно вздохнул позади.

– Это все же прекрасно, – сообщил он пылавшей от злости и сжимающейся от боли девочке, – в прошлый раз я шел искусственным коридором. Прихватил с собой знаккера с Однолунной Земли. Естественно, все омертвение ему и досталось.

Крыши Третьего города с флюгерами и поникшими на холоде воздушными змеями остались далеко внизу. Серо-золотое небо распахнуло объятия, моментально превратилось в глубокий космос и оказалось под ногами. Карине захотелось обернуться волком, но она не стала. Черт его знает, что еще выкинет Евгений. Лучше держать разум в человеческой кондиции.

– Тебе придется кое-что осознать, – сообщил ее затылку отец. – Ты, милый, рыжий, сердитый, пушистый комок, родилась для определенной… миссии. И хочешь не хочешь, выполнишь ее. Для продолжения рода и прочей чуши, годной для утешения сетующих на судьбу плоскарей, у меня есть Евгения. А твое дело – подчиняться. Сделать свое дело и закончиться на этом. И если будешь показывать зубы, то тебе будет очень больно. И не только тебе, благо у тебя пара привязанностей найдется. Я же все твое детство старался не привязываться к тебе, детеныш. И кажется, у меня получилось.

Новый воспитательный знак так же хлестко «опоясал» девочку, только повыше груди, почти под мышками. Куртка не защищала. Строго говоря, она разлетелась на полосы под такими ударами. Боль была саднящей, словно с девочки содрали тонкие полосочки кожи. Слезы хлынули из глаз, такие злые и горючие, что веки, кажется, зашипели раскаленными сковородками. Но она стиснула зубы. Не плачь, а злись. Злость поможет выжить. А еще больше помогает выживать мысль о том, что в Трилунье остался Митька, а на земле ждет Арноха. Ее некровные, но совершенно родные люди-твари. Гораздо меньше «твари», в земном, ругательном значении, чем иные, так сказать, «люди».