Она надела теплое шерстяное платье, сапожки и шубку из искусственного меха, став похожей на игрушечного медвежонка, подхватила хозяйственную сумку, полную разноцветных свертков и коробочек, и направилась в кухню. Кристина, все еще одетая в халат, уже ждала ее с корзинкой еды, от которой исходил восхитительный запах индейки и сливового пудинга.

— Хочешь, я пойду с тобой, милая? — предложила она. — Ты не успеешь и глазом моргнуть, как я оденусь.

— Не надо, со мной все будет в порядке.

— Ну, смотри сама. Эрик уже ждет тебя внизу в машине.

— Спасибо, Кристина, — искренне поблагодарила Анна служанку. — Ты очень добра.

— Это у тебя добрая душа, милая. Сомневаюсь, что сегодня утром в Нью-Йорке найдется много людей, способных думать о тех беднягах, что ютятся в Гувервиллях. — Она похлопала Анну по руке. — Может, выпьешь кофе перед тем, как уйти?

— Нет, спасибо. После этого я пойду на причастие, и мне не хотелось бы нарушать пост.

— Ну, тогда я буду держать кофейник горячим к твоему приходу.

Эрик, водитель Блинкеров, был мужем Кристины. Он ничего не говорил Анне, но по его смуглому лицу она видела, что он неодобрительно относится к обитателям жалких лачуг, заполонивших дальнюю часть парка. Когда Эрик вылез из «дюзенберга», чтобы открыть ей дверцу, нос его сморщился, словно он уловил неприятный запах, — что, к несчастью, было правдой.

Весь этот участок пропах мочой и прочими неприятными запахами, что было неудивительно, учитывая антисанитарные жилищные условия. Летом вонь становилась нестерпимой. Туалетов здесь не было, а единственным источником воды служила стоявшая поодаль колонка, у которой обычно выстраивалась длинная очередь.

Под сапожками Анны заскрипела ломкая, прихваченная морозцем трава, когда она зашагала мимо убогих хижин к лачуге, в которой обитала семья Шульцев. Их жилище представляло собой пеструю и нелепую конструкцию из досок, металлических листов, старых мешков и обрывков картона. Вход прикрывала половинка деревянной двери, накрытая прохудившимся брезентом и рваным ковром. Очевидно, в прежние времена эта дверь висела в магазине, потому что в ней еще сохранился кусок стекла, на котором красовалась надпись: «Осторожно! Смотрите под ноги!» Анна понятия не имела, как эта семья ухитряется спать на разнокалиберных стульях, составлявших всю их скудную мебель, если не считать маленького столика.

Подойдя ближе, Анна заметила, что в это рождественское утро из трубы, торчащей над крышей из листов жести, вьется тонкий дымок. Труба соединялась с круглой железной печкой, которая топилась дровами. Благодаря ей внутри было на удивление тепло, если не обращать внимания на сквозняки.

Мистер Шульц, немец по происхождению, а ныне — американский гражданин, был женат и имел шестерых детей. Он работал посыльным в обанкротившемся банке, и иногда Анна спрашивала себя, уж не в том ли самом, где служил Бобби Гиффорд, молодой человек, с которым она познакомилась на скамье в парке. Миссис Шульц была печальной маленькой женщиной со слабой грудью. Тяготы и лишения своего нынешнего существования она переносила намного хуже своих детей и мужа. Мистер Шульц лишь посмеивался над ними, а дети оказались на удивление стойкими и выносливыми. Похоже, они даже получали удовольствие от своей нищенской жизни. Именно благодаря двум старшим подросткам, Гейл и Винни, двенадцати и десяти лет от роду соответственно, Анна познакомилась с этим семейством. Тогда был Хэллоуин, и они продавали по дайму[59]за штуку маски, которые сами делали из черного картона, но торговля шла вяло. Анна скупила маски оптом за доллар, после чего отправилась с детьми в аптеку, чтобы купить лекарство для их больной матери.

— Она сильно кашляет, — пояснила Гейл.

С тех пор Анна часто наведывалась в гости к Шульцам с продуктами и одеждой.

Кусок стекла в двери закрывал изнутри обрывок кружевной занавески. Анна постучала, и мистер Шульц впустил ее.

— Счастливого Рождества! — прогудел он, словно приглашая ее вступить в его родовой замок. — Входите же, мисс Мюррей, входите. — Раз десять, не меньше, она просила его называть ее Анной.

Дети моментально обступили ее. Она вручила Гейл хозяйственную сумку и попросила раздать подарки.

— Они все подписаны.

Одеяло Анна сама передала миссис Шульц, в глазах которой светилось негодование. «Мне не нужна ваша милостыня, — казалось, говорили они. — Я хочу вернуться обратно в нашу квартиру в Ист-Виллидж. Я хочу, чтобы у моего мужа была работа, а у моих детей — новая одежда. Я не хочу встречать Рождество в этом ужасном месте, куда такие люди, как вы, приносят еду, когда я предпочла бы покупать ее сама».

Сегодня женщина вновь выглядела больной.

— Спасибо, — угрюмо пробормотала она, обнаружив в корзине конфеты, рождественский пудинг, индейку и овощи, которых хватило бы на восьмерых.

Потом их можно будет разогреть на крышке круглой железной печки, от дыма которой Анне хотелось кашлять. В хижине каким-то непонятным образом было и тепло, и холодно одновременно. По ногам гуляли сквозняки, а лицо горело. Девушка надеялась, что у нее не начнется очередной приступ головной боли.

— А вот и подарок для тебя, мам! — воскликнула Гейл. — И для папы тоже.

— Это всего лишь шарфы и перчатки, — пробормотала Анна.

Ей вовсе не хотелось выступать в роли леди Баунтифул[60], отчего она неизменно смущалась. В следующий раз, собрав посылку, она пошлет кого-нибудь отнести ее.

— Что нужно сказать мисс Мюррей? — прогремел мистер Шульц, приподняв кустистые брови и с деланым негодованием обращаясь к детям.

Развернув свой подарок, он принялся немедленно обматывать шею толстым вязаным коричневым шарфом, словно стремясь показать, как он ценит подобный знак внимания. Миссис Шульц дрожала всем телом, вскрывая свой пакет. Анна пожалела, что не подарила ей что-нибудь более изящное, украшение например.

— Большое вам спасибо, мисс Мюррей! — хором крикнули дети.

Самым младшим она купила кукол и заводные машинки, Гейл подарила набор красок — у девочки обнаружился талант к рисованию — и, по совету Герби, перочинный нож с множеством лезвий Винни.

— Не соблаговолите ли присесть, мисс Мюррей, и выпить с нами чашечку чая?

Анна присела, но от чая отказалась, заявив, что предпочла бы чашку горячей воды. Ей очень хотелось уйти, но она скромно сидела в уголке, ожидая, пока закипит чайник.

— А где же ваша шубка, мисс? — поинтересовался Эрик получасом позже, когда Анна вернулась к машине.

— Я отдала ее миссис Шульц. У нее сильный озноб.