– Иисусе, – произнес Стеклер. – Я не могу поверить, что мы действительно обсуждаем это, находясь в здравом уме…

– Я в лепешку разобьюсь, но меня ничто не остановит, – ответил Дилэни. – Мы нужны этому городу. Продолжайте работать, как и раньше, потому что скоро вы явно получите кучу новых пациентов, может быть, живых, а может, и мертвых, я этого не знаю и не хочу больше гадать. Но если вдруг вас осенит прозрение – сразу свяжитесь со мной по рации.

– Да, через двенадцать часов мы, наверное, здорово над всем этим посмеемся.

– Через двенадцать часов я надеюсь быть мертвецки пьян или спать крепким сном, – сказал Дилэни. – Кстати, я собираюсь спросить армию, о чем, черт возьми, они думают, разворачивая свои войска вокруг моего города.

Пока они разговаривали, Тай Стронг умер от болевого шока и потери крови.

В Уильямсоне был еще один неучтенный усопший.

Холлис Гренье (шестьдесят семь лет, менеджер продуктового магазина, болезнь почек) лежал в «Похоронном бюро Чэпмена и Браунинга», подготовленный к традиционной заупокойной службе, которая была запланирована на следующий день, в одиннадцать утра. Он начал шевелиться на закате Дня Капсулы.

Флит Джонс, новичок в похоронном искусстве, который пришел сюда из университета в Омахе, услышал шум в подготовительной комнате, поскольку тоже был заперт в здании своим боссом. Он обнаружил, что Холлис извивается, словно ива на сильном ветру: босой, похоронный костюм на липучках свисает с плеч, словно лохмотья бомжа. Это было необычно. Флит знал, что Холлис до краев полон бальзамирующей жидкости, накачиваемой через канюлю в его сонную (очень несговорчивую) артерию.

Флит, с дрожащими руками, инстинктивно обратился к воскресшему мертвецу, как если бы тот был еще живым человеком:

– Мистер Гренье?..

Тот поднял голову и взглянул на него. При жизни Холлис страдал от шейной миелопатии из-за синдрома «пониженной головы».

Затем Флит совершил свою вторую ошибку. Он направился к Холлису, чтобы помочь тому подняться – понадеявшись, возможно, что человеческое прикосновение каким-то образом успокоит этого беспокойного призрака. Все происходящее казалось ему каким-то ужасным недоразумением, которое надо исправить.

Суставы Холлиса издали потрескивающий звук, похожий на хруст льда, когда он мертвыми пальцами впился в собственный рот, разрывая сдерживающие его швы и проволоку. Затем он выплюнул комок ватина и тут же отгрыз кусок мяса из бицепса Флита, прямо сквозь ткань его рубашки.

Больше Флиту не довелось совершить каких-либо ошибок. Последнее, что он ощутил перед смертью, было зловоние формальдегида.

Доктор Мэнни Стеклер смотрел, как к нему ползет мертвый ребенок: слепой, хныкающий, с бесцельно чавкающим беззубым ртом и тянущейся за ним пурпурной нитью пуповины. Каким-то образом он смог выбраться из своей банки в отделении патологии; его еще не успели унести в морг, вход в который теперь был забаррикадирован спешно собранной и приспособленной под эти цели больничной мебелью.

Желудок Стеклера, казалось, рухнул прямиком в ад и тут же выскочил обратно. Зрелище вроде этого может заставить тебя кардинально пересмотреть свое место во Вселенной. Либо более пристально оценить преимущества быстрого и легкого самоубийства.

Неизбежно его посетила мысль о том, что все происходящее напоминает бойню Кендрика. Обычно самый спокойный этаж клиники, морг превратился одновременно в ванную комнату, кровоточащую яму и хранилище удобрений, когда эти гротескные, бездумные и голодные создания расчленили и сожрали по крайней мере трех сотрудников клиники. Те, кто остался снаружи, могли теперь распознать их исключительно по оставшимся нетронутыми головам. Можно ли считать каннибализмом ситуацию, когда мертвый с точки зрения медицины труп оживает и начинает лакомиться тобой по кусочкам?

Он и так достаточно насмотрелся, прежде чем приказать запереть морг. Это была безумная резня, кровавая баня из оторванных конечностей и вывалившихся внутренностей, рвущихся, словно резиновые жгуты, сухожилий, и заляпавшего пол человеческого жира. Мертвые воскресли, чтобы пожирать живых, которые станут мертвыми, чтобы, в свою очередь…

Теперь к нему ползло живое воплощение того самого отвращения, которое он чувствовал еще в бытность студентом-медиком, будущим целителем. Его уже тогда отталкивал живой розовый анимализм младенцев. Они вызывали у него спазмы в желудке и ненависть, поэтому он отринул их вместе с идеями о человеческом сострадании и единении видов. Доктора не должны испытывать неприязни к детям, особенно в такой стране, как Америка, где материнство было несправедливо возведено в статус божественности. Поэтому он с облегчением уступил возможность проводить подпольные аборты более молодому и идеалистичному доктору Фелисии Рейн, которая с радостью принимала на себя удар всякий раз, когда среди населения Уильямсона находились женщины, не согласные радостно взвалить на себя роль племенной кобылы. Сдержанно и осторожно, несмотря на то, что воинствующая феминистка внутри нее жаждала проявить себя, Фелисия откалибровала свою собственную совесть так, чтобы не перевести политическую проблему в аспект моральной.

Стеклер находился в коридоре один: все остальные убежали, поскольку он был здесь главным, и никто так и не смог выдвинуть вразумительную теорию о причинах и сути происходящего.

То, что он привык жить со своей фобией (фактически, поднявшись над ней), не означает, что столь глубоко укоренившийся в нем страх, дремавший все это время в спячке, не разгорится снова, получив подходящее топливо, которое и раньше питало его.

Ползущее по коридору создание, эта бледная, мокрая личинка, явно не дышало, но при этом хрипело, с каждым своим движением издавая сдавленные звуки. Стеклер возненавидел его в одно мгновение. Он хотел было его сжечь – инстинктивный позыв, извергнувшийся из более глубокой, первобытной бездны, чем вся эта напускная шелуха в духе «какие эти детишки очаровательные!», эта успокаивающая ложь, с помощью которой так легко черное сделать белым.

Это тварь не являлась мертворожденной дочерью Долорес Уитакер. Не являлась.

Стеклер схватил ее за горло. Она билась в его руке, словно гремучая змея. Поскольку у него были подходящие ключи, он бросил ее в шахту лифта, прежде чем его сотрудники могли это увидеть. Когда она упала на дно, он услышал звук удара, как от лопнувшей зрелой личинки.

А затем он услышал, как там, внизу, она снова зашевелилась.

В это время на противоположной стороне баррикад воскресла Кейси Филдс.

Ее любовник, Кайл Фредерикс, тоже восстал из мертвых. И вместе с ними ожил Ленни Рана – во всяком случае, его половина. Кейси все еще ощущала внутри себя некое «возбуждение», но не могла определить, на что направлен этот новый для нее голод, гораздо более всеобъемлющий, чем сексуальное желание.

Вместе с амбулаторными останками Джейсона Лоуэнса, Хэтти Брэйнард, Чака Грина, Сонни Бриклэнда и Долорес Уитакер их группа теперь набрала достаточный вес, чтобы выбить двери, которые – несмотря на то, что их забаррикадировали офисной мебелью до самой дальней стены соседнего помещения – не выдержали в самой слабой своей точке, где крепились петли.