Софья Андреевна откликается восторженно: «Каким радостным чувством меня вдруг охватило, когда я прочла, что ты хочешь опять писать в поэтическом роде… <курсив С.А.> Вот в чем спасенье, радость; вот на чем мы с тобой опять соединимся, что утешит тебя и осветит нашу жизнь» (семейный разлад – всё очевиднее).

Толстой отвечает: «Должно быть, я нездоров был и теперь поправляюсь… Я почти уверен, что мне будет лучше после этой мигренной головной боли и особенно горечи во рту… Печень печенью, а душевная жизнь своим порядком».

Николай Николаевич Гусев убежден: «Во всю свою жизнь Толстой заболевал не столько от физических, сколько от нравственных причин».

Причины физические и нравственные

После мрачной зимы 1871-го Лев Николаевич решает все же вновь обратиться к целительному кумысу, отправляется в уже знакомое ему башкирское кочевье Каралык. Он еще на пути туда – с парохода спешит уведомить жену: «Здоровье мое не только ничего, но кажется мне, даже совершенно хорошо».

Но это – под горячую руку, от быстрой смены впечатлений, отказа от привычных условий жизни. Через день он признается, что «до сих пор не выходил из тоски», четко отделяет здоровье физическое от душевного: «Я бы сказал, что совсем здоров, коли бы не бессонницы и очень унылое расположение духа», надеется, что «арзамасского ужаса» на сей раз не случится (значит, думает о нем, боится).

Наконец, уже по приезде на место: «Здоровье все нехорошо. С тех пор, как приехал сюда, каждый день в 6 часов вечера начинается тоска <курсив Толстого>, как лихорадка, тоска физическая, ощущение которой я не смогу лучше передать, как то, что душа с телом расстается… Главное, слабость, тоска, хочется играть в милашку и плакать»… Он дает себе десять дней: «Если не пройдет тоска и лихорадка, то поеду домой… Нет умственных, и главное поэтических, наслаждений. На все смотрю, как мертвый… Только вижу, что есть; понимаю, соображаю, но не вижу насквозь, с любовью, как прежде. Если и бывает поэтическое расположение, то самое кислое, плаксивое, – хочется плакать».

Настроение понемногу развеивается («кумыс удивительный напиток»), дух укрепляется, пробуждается здоровое, сильное поэтическое чувство: «Здесь очень хорошо и значительно всё… Если бы начать описывать, то я исписал бы сто листов, описывая здешний край и мои занятия… Край здесь прекрасный, по своему возрасту только что выходящий из девственности, по богатству, здоровью и в особенности по простоте и неиспорченности народа».

Плаксивое расположение уступает место бодрости, Толстой ведет простой, здоровый образ жизни, много двигается, гуляет, путешествует по окрестным деревням, знакомится с местными жителями. Лев Николаевич не только сам полон душевных сил – он разгоняет уныние, заряжает энергией других больных, собравшихся на кочевье для лечения кумысом. Он, похоже, всерьез, говорит знакомым, что это «жена сделала фальшивую тревогу, отослав меня на кумыс и убедив меня, что я болен».

Но чем ближе подходит к концу срок, отведенный на лечение, тем очевиднее, если не осознается то чувствуется, скорей же всего, и то и другое вместе, что главной причины дурного самочувствия – душевного кризиса, вызванного мучительными вопросами о смысле жизни и отсутствием мощной творческой задачи, которая целиком захватила бы писателя, открыла ему пути решения этих вопросов – кумыс не устранил. Среди восторженных гимнов кумысу, степи, жаре, простоте жизни, поправившим его здоровье («Здоровье мое хорошо, и так хорошо!..»), на исходе лечения в его письмах вновь проскальзывают упоминания про тоску нравственную, которая преобладает над физической: «и не знаю, когда кончится мое мученье». Что же до физического самочувствия: «Сам не знаю, насколько я нездоров, но нехорошо уж то, что принужден и не могу не думать о моем боку и груди. И прислушиваюсь».

Он возвращается домой, по его оценке, «кажется, поправившись». Но это – в письме к Фету, слог же письма зависит от принятого обычая говорить с адресатом. Софья Андреевна в дневнике опровергает суждение мужа: «Кумыс, который он пил два месяца, не поправил его; болезнь в нем сидит; и это я не умом вижу, а вижу чувством по тому безучастию к жизни и всем ее интересам, которые у него появились с прошлой зимы».

Ни Софья Андреевна, ни, в полной мере, даже сам Толстой, оба пока не ведают, что в нем, параллельно всем тем работам, которые он так мучительно обдумывает, будто само собой вызревает новое творение, которое вскоре на несколько лет целиком его захватит, заново пробудит его к жизни и ее интересам. Более того: интересы жизни, которые тревожили его, ставили перед ним вопросы о смысле его существования, окажутся вобраны в новый роман, будут искать ответ на его страницах.

18 марта 1873 года, по свидетельству Софьи Андреевны, «Левочка вдруг неожиданно начал писать роман из современной жизни. Сюжет романа – неверная жена и вся драма, происшедшая от этого». Минула неделя всего – сам Толстой замечательно рассказывает, как он, читая незавершенный прозаический отрывок Пушкина, «невольно, нечаянно, сам не зная зачем и что будет, задумал лица и события, стал продолжать, потом, разумеется, изменил, и вдруг завязалось так красиво и круто, что вышел роман, который я нынче кончил начерно, роман очень живой, горячий и законченный, которым я очень доволен и который будет готов, если Бог даст здоровья, через две недели и который ничего общего не имеет со всем тем, над чем я бился целый год».

«Анна Каренина» – новый роман – будет готова не через две недели, и не через два месяца, и даже не через два года. – Работа продлится целых четыре года, периоды здоровья будут перемежаться с полосами недомогания, и, как всегда у Толстого, трудно различить, идет ли хорошо работа, потому что Бог дал здоровья, или Бог дает здоровья, потому что работа идет хорошо. Через девять месяцев после приведенной записи, что роман начерно готов, Толстой признается: «Моя работа с романом на днях только пошла хорошо в ход. А то все был нездоров и не в духе».

Еще о физическом и нравственном. Годы 1899-й и 1897-й

Размышляя о болезнях Толстого, следует непременно учитывать обе составляющих выведенной Н.Н.Гусевым формулы, их взаимодействие, взаимозависимость.

Начало самых что ни на есть физических по проявлениям заболеваний часто оказывается для нас непостижимо связанным с его душевным – нравственным – состоянием. Сейчас специалисты в силах объяснить эту связь. Врачам толстовского времени она была, как правило, недоступна. Ее скорее угадывают близкие, хорошо знающие душевный мир Толстого, особенности его характера, внутренней жизни.

Смолоду и до старости Лев Николаевич страдает заболеванием желудка и печени с острыми болями, коликой,