Письмо из конверта было написано на листе бумаги для проповедей – специальной бумаге с пустой колонкой слева, где священник может записать фрагменты из Евангелия, по которым читает проповедь. Я отдал пачку такой бумаги Уго – чтобы удобнее было сравнивать стихи, и лист уже использовали для этой цели, отчего создавалось впечатление, что Уго писал в спешке и схватил первую попавшуюся под руку бумагу. Интересно, почему…

Отзвук голоса Уго глухо стучал у меня в ушах. В этом письме он был жив. Возбужденный, энергичный, полный планов. Последнее письмо, которое он мне прислал, полнилось тревогой и беспокойством, но здесь их почти не чувствовалось. Приложенный документ, который упомянул Уго, Симон, видимо, забрал, но достаточно было и того, что осталось.

Значит, все верно: Уго совершил колоссальное открытие. Странно, что письмо приписывало его сочетанию наших уроков с работой, которую Уго проделывал над Диатессароном, хотя раньше я не слыхал, чтобы они привели к какому-то открытию. Открытие, разумеется, состояло в том, что мы украли плащаницу в тысяча двести четвертом году, – хотя я не мог себе представить, как можно было на это наткнуться, сравнивая евангельские стихи на бумаге для проповедей. Еще Уго, похоже, не понимал, насколько трагичным окажется для его аудитории рассказ о тысяча двести четвертом годе: с упоением доказывая, что плащаница старше указанного радиоуглеродным анализом возраста, он не отдавал себе отчет, что при этом пробуждает опасную застарелую ненависть. Мне не нужно было гадать, как отреагировал на новость мой брат. Неудивительно, что доказательств Уго в конверте не оказалось. На месте Симона я бы тоже стремился от них избавиться. Может быть, потому Уго в своем последнем письме, посланном всего четыре дня спустя, и казался таким расстроенным: Симон только что объяснил ему, какой бомбой явится сообщение о тысяча двести четвертом годе и какая поднимется буря, если выставить это открытие на всеобщее обозрение. Возможно, Уго хотел получить независимое мнение от восточного священника вроде меня.

Но это – не главная неожиданность в письме. Майкл Блэк оказался прав: Симон приглашал в Рим православное духовенство. Уго прекрасно об этом знал – он говорил о поездках Симона и о жесте, который придется сделать в сторону православных на готовящейся встрече. И самое странное, последние строки дают понять, что к работе, которую выполняли они с Симоном, присоединился Майкл. Единственным причастным к выставке Уго лицом, которое не знало об этих параллельных договоренностях, был я.

Я открыл дверь спальни и спросил Диего, не сможет ли он кое-что для меня поискать.

– Мне нужно расписание мероприятий Казины за последние несколько недель, – сказал я.

Упомянутая в письме Казина, то самое место, где Уго собирался объявить основную новость православным гостям, – это летний дом в глубине Ватиканских садов, в десяти минутах ходьбы от моей квартиры. Его построили в эпоху Возрождения в качестве тихого уголка, куда папа мог удалиться из Ватиканского дворца, но Иоанн Павел почти им не пользовался, и здание обычно пустовало, если не считать редких собраний Папской академии наук. Это совпадение могло оказаться ключом к разгадке того, о какой встрече шла речь. Папская академия – группа из восьмидесяти исследователей и теоретиков из разных стран, в том числе – десятки нобелевских лауреатов, чье одобрение выставки Уго могло навсегда стереть клеймо радиоуглеродного анализа. Не найдется никого более компетентного, чтобы объявить: сегодняшняя наука победила науку вчерашнюю. Я воочию представлял себе, как Симон приглашает православных священников именно на заседание академии, в качестве гарантии, что фиаско моего отца в Турине больше не повторится.

Ожидая возвращения Диего, я бегло пролистал ежедневник Симона. Все, что я увидел, по большей части было мне известно. Поездки Симона в Рим отмечены черными крестиками, над которыми он красными чернилами писал: «Алекс и Петрос!» Майкл говорил о привычке Симона исчезать на уик-энд, уверен, встречи по выходным сюда тоже вписаны. Но записи ничего мне не сказали. На третьей субботе июля было небрежно набросано: «RM – 10 ч». Я предположил, что RM означало «Reverendissimo», Высокопреподобный – архиепископ. Но в ежедневнике не значилось имен, не указывалось место. На следующем уик-энде стояло: «SER 8:45», что, видимо, означало: «Sua Eccelenza Reverendissima» – епископ, но опять ни имени, ни места встречи.

Но одна вещь меня удивила. В начале ежедневника, в списке контактов брата я нашел подробности о безымянном архиепископе: там снова было написано «RM». Телефон выглядел слишком странно. Слишком много цифр для турецкого номера. Больше похоже на международную линию.

Я набрал номер на мобильном и подождал, пока кто-нибудь ответит.

– Bună ziua, – раздался в трубке мужской голос. – Palatul Patriarhiei.

Мне не раз случалось разговаривать по телефону с турками. Это не турецкий.

– Parla Italiano? – поинтересовался я.

Ответа не последовало.

– Вы говорите по-английски?

– Маленький… Мало.

– В какую страну я сейчас звоню? Вы можете мне сказать, где вы находитесь?

Он молчал и, кажется, уже собирался повесить трубку, но я повторил:

– Где вы?!

– Bucureşti.

– Спасибо, – промямлил я.

Я смотрел на буквы, написанные Симоном: «RM». Они означали не «Reverendissimo». Они значили: «Румыния». Мой брат вел дела с кем-то в Бухаресте.

Значит, и «SER» не – «Sua Eccelenza Reverendissima». Должно быть, это…

– Белград, – ответил мужчина по второму номеру.

Сербия!

Я не верил своим ушам. Румыния и Сербия – православные страны. Симон общался с православным духовенством в таких масштабах, что я и представить себе не мог. От Турции и Болгарии до Румынии и Сербии – он проложил к Италии широкую дорогу, которая проходила через половину православной Восточной Европы. Если он пригласил по несколько священников от каждой из этих стран, значит выстраивал символический мост между столицами наших двух церквей.

Я достал бумажник и внимательно всмотрелся в фотографию окровавленного Майкла Блэка. За ним едва виднелась аэропортовская табличка, которую я уже заметил. «PRELUARE BAGAJE». Мне стало интересно.

Позвонив в главный офис Радио Ватикана, я попросил соединить меня с переводчиком редакции славянских языков. Мне ответил иезуит, судя по голосу – совсем древний. Когда я объяснил, что мне нужно, он усмехнулся.

– Эти слова на румынском, святой отец. Они означают «выдача багажа».

Значит, Майкл был в Румынии. Удивительно, что он помогал Симону, и тем не менее будничность, с которой Уго называет его имя в последних строках – «передаю свои наилучшие пожелания Майклу», – позволяет предположить, что все трое общались теснее, чем я себе представлял. «Внимательно следит за твоими успехами» – так написал про него Уго. Раньше я мог только гадать о причинах, побудивших Майкла передумать в первый раз. Может быть, проведенных Уго исследований плащаницы оказалось достаточно, чтобы убедить его во второй раз изменить мнение.