Нахмурился, бороду пригладил.

– Неисповедимы пути твои, Господи. Однако, боярин Семен, нельзя допускать, чтоб галичане заклевали князя Василия. Пора бы и уняться московским Рюриковичам.

Покачал дворецкий головой, вздохнул:

– Алчность безмерная, власть несусветная голову кружит галичским князьям. Им бы пыл свой сбить, чтоб разум восторжествовал.

Тверской князь задумался.

– А что, боярин Семен, не послать ли в Коломну гонца, да не отписать Василию, что Тверь, коли чего, завсегда готова принять его с семейством.

– Воистино, княже, в заповеди Господней сказано: блаженны милостивые, ибо они помилованы будут…

Вильно открылся мрачным королевским замком на утесе, рекой и долиной, костелом и улицами, домами каменными, обвитыми плющом вечнозеленым, площадью торговой, лавками.

Люд на приезжих внимания не обратил, привыкли к разным посольствам, гостям к князю великому наезжавшим.

Тверской князь остановился у железных ворот гостевого двухъярусного дома. Пока гридни разгружали телегу, Борис поднялся в отведенную ему небольшую комнату с маленьким зарешеченным оконцем и оттого полутемную, мрачную.

Гридни внесли ковер, раскатали, следом втащили походный стол и два плетеных креслица.

Князь сказал дворецкому:

– Станем правды искать, боярин Семен.

– Искать правды у сильного, надобно самим сильным быть. Мы же за защитой явились.

– Ноне силы просить, завтра силой на силу ответим, – прервал дворецкого тверской князь.

Дворецкий криво усмехнулся в бороду:

– Дай Бог, нашему козлу серого забодать.

Борис Александрович будто не расслышал дворецкого, бросил:

– Вели, боярин Семен, поминки в чулан отнести, а гридням шатер во дворе ставить. Чую, не на один месяц приехали.

– В Литву, ровно в Орду, ездим, – промолвил дворецкий, – только что дань не возим. Да ляхи и литва у нас эвон какие куски земельные отхватили, да еще и озоруют над нашим людом. Ты уж, княже, с Казимиром пожестче. Пусть чует, с нами надобно считаться, свою воинственность уймут, не озлят нас, мы ведь на зло злом ответим…

В те дни великий князь литовский Казимир в Варшаве на сейме Речи Посполитой заседал. Узнав о приезде в Вильно тверского князя Бориса, усмехнулся:

– Адам, – сказал он маршалку Глинскому, – князь тверской явился с жалобой на литовский набег, но что поделаешь, я не волен перечить вольностям литовцев.

Маршалок Глинский, из рода князей русских, что под Литвой оказались, ответил:

– Але князю Борису неведомо, что и за Смоленском земли наши. – И голову вскинул.

А был тот маршалок предком еще не родившейся княгини Елены Глинской, чья судьба вознесет ее в жены будущему первому русскому великому князю Василию Третьему.

* * *

И сызнова покинули Литву, не дождавшись Казимира. Борис, раздосадованный нежеланием встречи с ним литовского великого князя, сказал Холмскому:

– До поры сильна Литва, но и наш час пробьет.

А сейчас воротимся в Тверь. Да и за Москву тревожно мне, княжатам галичским не верю. Они за великое княжение и отца родного не пощадят. Не сотворили бы они какого зла Василию. А ведь брат он им двоюродный.

Холмский с великим князем Борисом в согласии, нечего сидеть в Вильно, надобно в обратный путь, пока дорога устоялась и накатана. А когда развезет, попробуй добираться, жди выгрева. Слава Богу, князь и сам понял, что попусту время теряем.

Возвращались, еще реки не вскрылись, но уже пахнуло первым теплом. Всю дорогу тверской князь был молчалив. Понимал, напрасно надеялся, что Казимир будет уступчив и они найдут общий язык. Но литовский князь, верно, как и Витовт, считал удельную Русь неспособной к сопротивлению.

Видно поняв, чем Борис озабочен, Холмский сказал:

– Ты, княже, ноне и порассуди, как Твери жить.

* * *

Зиму Борис недолюбливал с далекого детства. Ему нравилась морозная снежная зима, но когда за окнами хором выла метель, ему чудилась волчья стая.

В раннем детстве он с отцом, великим князем Александром, ехал из Новгорода. Их поезд долго преследовали волки.

Когда колымага катила вдоль леса, Борис видел этих серых хищников. Издалека ему казалось, что это большие собаки трусят за поездом. Когда они оказались слишком близко, кони ржали тревожно и дружина криком и свистами отгоняла их.

Князь Александр клал руку на плечо сына, говорил спокойно:

– Волков не страшись, Борис. Случается, человек страшнее волка. А до нас волки не достанут, с нами гридни.

Став великим князем, Борис, когда случались метели, по старым обычаям велел бить в колокол, и путники знали, пристанище близко.

В непогоду тверской князь редко покидал Тверь, но коли такое случалось, он пережидал метель там, где она его заставала.

В тот год он ворочался из Кашина и, ночуя в деревне в крестьянской избе, был разбужен воем ветра, его резкими порывами. Князь выглянул из избы. Пурга закрыла все небо, поле и лес.

Борис велел сопровождавшим его дружинникам переждать метель в деревне. Днем у великого князя был разговор с хозяином избы, мужиком в летах, по прозвищу Дударь.

Они сидели у печи на лавках. Князь смотрел, как ловко хозяин шорничает, ремонтирует сбрую.

– Скажи, Дударь, отчего у тебя прозвище такое? – спросил Борис.

Хозяин улыбнулся в бороду. Проткнув ремень шилом, ответил:

– Я когда стадо пас, на свирели играл. А ты вот ответь, княже, долго ли Твери и Москве противостоять друг другу?

Борис задумался, что сказать смерду?

– Откуда такая мысль, Дударь? Аль Тверь Москве недруг?

Мужик поглядел на князя с хитринкой.

– Может, и не так, княже, по скудоумию речь моя.

Борис крутнул головой, хмыкнул.

– Да уж и не совсем по скудоумию. Что ответить те, мужик, не ведаю. Одно и знаю, во вред это противостояние земле русской. А когда конец всему этому, только Богу вестимо…

Дрова в печи перегорели. Дударь поднялся, сутулясь выбрался во двор и вскоре вернулся с охапкой поленьев. Не торопясь, подложил в печь, и вскоре они полыхали ярким пламенем.

Тверской князь глядел на огонь задумчиво. Наконец промолвил:

– Так и жизнь человека, то разгорится, то гаснет. А настает час, и потухает огонь в душе человеческой. Совсем погаснет…

– А метель вроде гаснет. Ветер меняется, – сказал Дударь. – Низовой подул. Думаю, уймется к утру непогода.

* * *

Надумав слать грамоту в Коломну, тверской князь совет держал. Не на Думе, а с боярином Холмским один на один беседовали. Борис говорил: