Именно в этот момент я понял, что Эмма перестала дышать.

«Ничего страшного, – сказал я себе. – Иногда телу нужно только напомнить, что оно должно делать». Не выпуская из пальцев сердца, я с силой подул в интубационную трубку, наполняя легкое воздухом. Сердце откликнулось: забилось, и я убрал руку. Эмма продолжала дышать, и я проверил пульс сонной артерии. Пульс был слабый, но он был. Проблема заключалась в другом: часы продолжали тикать, отсчитывая время. Мы опережали смерть всего на секунды, но я надеялся, что этого хватит.

Чарли выжал уже третий пакет, а я по-прежнему не имел ни малейшего представления, когда же мы сможем попасть в больницу. На всякий случай я приподнял Эмме ноги, подложив под них положенный на бок кухонный табурет, чтобы кровь от конечностей отлила к груди, и снова проверил пульс. Пульса не было, и я повторил массаж сердца, то и дело дыша в трубку, вставленную в гортань.

Чарли был весь в крови. Только сейчас до меня дошло, что он кричит – кричит во всю силу легких, запрокинув голову и уставившись в потолок неподвижным взглядом. Что он хотел там увидеть?..

Крошечный запас времени у меня все еще оставался – я знал это, верил в это всем сердцем и всей душой. Я как раз наклонился над Эммой, чтобы вдохнуть в ее легкие еще одну порцию воздуха, когда парадная дверь распахнулась и в дом ворвался молоденький санитар в синем костюме и резиновых перчатках. Он посмотрел на меня, увидел лужи крови и физраствора на полу и замер.

– Доставай «утюги»[66], двести джоулей! – заорал я. – Живо!

Санитар растерянно замотал головой.

– Живо, я сказал!!!

Санитар раскрыл свой чемодан, достал два электрода на длинных проводах и прижал к груди Эммы. Пока в приборе накапливался заряд, я продолжал массаж и искусственное дыхание. Наконец на дефибрилляторе вспыхнул зеленый огонек, и санитар сказал:

– Готов.

Я убрал руку. Раздался сухой треск электрического разряда. Тело Эммы напряглось, расслабилось, и я снова пощупал пульс. Ничего.

Прежде чем санитар успел мне помешать, я выхватил из его чемодана то, что мне было нужно.

– Ударная доза эпинефрина[67]. Триста джоулей.

Санитар, к которому присоединился и санитар-водитель, прикрепили к капельнице очередную «наволочку» с физраствором. Услышав мою команду, молодой медик не растерялся и сделал то, что ему было приказано, быстро и точно. Выдавив из шприца пузырьки воздуха, я вонзил иглу в сердце и впрыснул двойную дозу эпинефрина.

– Разряд! – крикнул я и едва успел убрать руки. Тело Эммы еще раз подбросило, но пульс по-прежнему не прощупывался.

– Ударная доза эпинефрина. Триста шестьдесят джоулей!

– Готово.

– Разряд.

И снова ничего.

Внезапно я понял, что кричит Чарли.

– Эмма! Эмма! Эмма! – звал он.

Я повернулся к санитару.

– Еще раз триста шестьдесят!

– Но, сэр…

– Еще раз, я сказал! Пошевеливайся.

Санитар неуверенно взглянул на напарника, который перестал давить пластиковый пакет капельницы и смотрел на меня.

– Сэр, – сказал тот. – У пациентки остановилось сердце. Мы должны действовать в соответствии с правилами, разработанными специально для…

Я схватил его за горло и сжал.

– Эта пациентка – моя жена! – заорал я. – Заряжай «стукалку»! Триста шестьдесят джоулей!

Не дожидаясь, пока санитары начнут действовать, я переключил дефибриллятор на зарядку, а сам продолжил ритмично давить на грудь Эммы, пытаясь заставить ее сердце снова ожить. Внезапно словно ураган отбросил меня далеко в сторону. Это Чарли швырнул меня на пол и, усевшись сверху, прижал меня к залитым кровью доскам. Я отчаянно боролся, пытаясь сбросить его, но у меня ничего не получалось. Что бы я ни делал, мне не удавалось освободиться, и я только рычал, как дикий зверь.

– Прекрати! – крикнул Чарли, наклоняясь к моему лицу. – Прекрати, слышишь?! Ее нет, Риз! Эммы нет!!!

Эти слова звенели у меня в ушах, но я не понимал их смысла.

Один из санитаров вышел из кухни, на ходу переговариваясь с кем-то по рации.

– У нас внештатная ситуация – никогда такого не видел. У пациентки вскрыта грудная клетка… – Он понизил голос, и дальше я слышал только отрывки: –…с помощью кухонного ножа и столярных инструментов… через ребра… две интракардиальных инъекции двойной дозы эпинефрина… два разряда по триста шестьдесят джоулей… – На крыльце санитар остановился и обернулся, глядя в кухню. – …Никакого эффекта… – услышал я.

Еще несколько минут мы с Чарли лежали на полу, а голова Эммы покоилась у меня на коленях. Я не догадывался, что с Чарли что-то не так, пока он не повернулся ко мне и не сказал следующее:

– Расскажи мне… Расскажи, как… как она выглядит. Я должен знать.

Я рассказал. И это было последнее, что Чарли видел в своей жизни.

Впоследствии офтальмологи подтвердили, что, когда Чарли упал и ударился затылком о дверь, у него произошло отслоение сетчатки – в правом глазу полное, в левом – частичное. Если бы тогда он больше не напрягался, то смог бы сохранить зрение по крайней мере на одном глазу, но, пока он сжимал руками «наволочку» с физраствором, сетчатка отслоилась окончательно.

Санитары «Скорой» очень подробно описали мои героические попытки спасти Эмму в своем отчете. Эти сведения широко распространились, и ко мне стали приезжать врачи из других больниц и исследовательских центров. Все они желали знать подробности и дотошно расспрашивали, что я делал, как и в какой последовательности. В тщетной попытке снять с меня бремя вины и восстановить мою профессиональную репутацию мои коллеги назвали то, что случилось, «процедурой Митча». Года три назад я прочел в «Кардиохирургическом вестнике», что некий безымянный врач из Атланты – Ройер, скорее всего, – нанял группу адвокатов и юристов, которые долго добивались, чтобы не только описание, но и любое упоминание об обстоятельствах появления этой процедуры было изъято из всех медицинских учебников под предлогом того, что ее эффективность, дескать, остается спорной.

К сожалению, ни Ройер, ни юристы не преуспели.

Около полуночи легкий дождь превратился в настоящую бурю. Порывы ветра сотрясали стены, извилистые молнии озаряли небо призрачными голубоватыми вспышками, вода потоками обрушивалась на землю, траву и деревья, по озеру носились огромные водяные валы.

Стоя на заднем крыльце, я маленькими глотками пил горячий чай и наблюдал за буйством стихии. В какой-то момент я бросил взгляд на противоположный берег залива, и за плотными струями косого дождя разглядел причал Чарли, а на нем – его самого.