– Это страшный грех, Мейжис.

А то нет. Когда, в конце концов, я начал спускаться с холма, их кровь тонкой струйкой текла мне вслед. Если б не река Нявежис, дедушка, я думаю, она бы меня досюда выследила. Но тогда мне было все равно. Письмо было у меня, и я знал, что больше ничто не помешает отнести его по назначению.

Я ступил на паром, и паромщик тотчас же оттолкнулся от берега. Клянусь тебе, на его лице я увидел жалость. Он напомнил мне о присяге, которую я дал моей девочке.

Как ты думаешь, нас зароют, дедулечка? Я думаю, что зароют, но не как трупы, а как семя, которое непременно чем-нибудь прорастет.

Мы стояли неподалеку от лошадей, почти совсем стемнело, ручей, невидимый нам, журчал где-то рядом. Блажявичюс курил папиросу, полуотвернувшись от меня и пялясь на черные пятна деревьев в саду.

– Ты видел, как это случилось? – спросил я.

Он ничего не ответил, только закивал часто-часто. Потом добавил:

– Я стоял в каких-нибудь десяти шагах.

Значит, можно было и не стрелять в этого татарина, но отец сказал «довольно», и все было кончено.

– Какое у него было в этот момент лицо? Я о капитане Уозолсе.

Блажявичюс пожал плечами:

– Лицо как лицо. Как обычно. При чем тут лицо?

– Ну, ясное или хмурое?

– Брось ты… – пробормотал Блажявичюс. – Будто ты батьку своего не знаешь. Светился весь, как ясный месяц, а после дал нам коробку папирос за этого татарина.

Я плакса, у меня на глаза тут же навернулись слезы. Но думать и чувствовать это не мешает. Ну погоди, капитан, сказал я себе. Еще посмотрим.

– К чертям собачьим эту службу. Сбежать, что ли? Когда сирень так пахнет, выручить только девахи могут, – вполголоса жаловался Блажявичюс.

– Ты не хотел бы выпить? – предложил я. – Я как-нибудь достану. Судья лежит, попрошу у его жены. Она для меня все сделает.

Блажявичюс покачал головой: нет, не хотел бы.

– Как тебе она, нравится? – спросил я.

Да, жена судьи ему нравится. Но что с того.

– А она бы тебе понравилась, если б ты был моим отцом, капитаном?

Привлекательная дама. Но капитану вряд ли нравятся женщины. Он слишком горд, слишком нос задирает.

Ну посмотрим, капитан, сказал я себе.

– Как держался судья, когда его ранили?

– Трусливый человечек. Всю дорогу хныкал. – Блажявичюс прикурил новую папиросу от первой и вздохнул. Вздох был глубоким и чувственным. – Нигде еще не видел, чтобы так пахла сирень.

– Скажи-ка, – произнес я, – скажи мне, как ты считаешь: можно ли человека убить улыбкой?

– Да, – не думая, ответил он. – Я сам видел…

В это мгновение я увидел в дверях силуэт капитана:

– Анус! Пора ужинать!

– Значит, выпить не хочешь?

Блажявичюс снова замотал головой: спасибо, не хочет.

Судья лежал: еду ему подали в постель. Капитан, мой отец, накладывал в тарелку сельдь с грибочками, полил ее постным маслом. Жена судьи подождала, пока я выберу место, тогда села тоже. Капитан едва заметно поморщился: кто-то обратил на меня внимание. Вилку с ножом он держал изящно, как граф, даже смотреть было противно. Я нарочно столкнул нож со стола, и тот, звякнув, упал на пол. Судейша вздрогнула. Капитан сделал вид, что ничего не заметил. Судья поднял голову и улыбнулся мне одними глазами, потом повернулся к отцу:

– Но ведь это бесчеловечно.

Отец взял ломтик хлеба и положил рядом с тарелкой. Поднял чарочку:

– Напротив. Это крайне гуманно, поскольку оставляет кое-какую надежду. Primo: еще какое-то время он сможет наслаждаться свободой. Secundo: я беру на себя большой риск, поскольку нет никаких гарантий, что он не сбежит. Теrtio: о каком гуманном отношении может идти речь после всего того зла, что он причинил обществу? Нет, нет, ничего мне не говорите. По правде, я и так слишком многим рискую. Но в сердце каждого из нас, вероятно, таится азарт игрока. Я не любитель подобных забав, но на сей раз попробую. Чтобы доказать… – Тут он взглянул на меня и осекся.

Он – и азарт игрока! Он, который даже в Бога верил лишь потому, что благодаря какой-то случайности получил, по его собственному выражению, аргументы. Очень любил распространиться об этом при удобном случае. В какой-то церкви проповедовал заезжий миссионер, и он, неведомо как там очутившись, услышал. Положим, идете вы пустынею, говорил миссионер, и находите часы. Как они могли туда попасть? Выйдя из пустыни, вы в первом же домике принимаетесь объяснять, что вот, нашли часы, и что их не просто кто-то потерял, но они появились сами по себе под воздействием законов природы и слепой случайности. Кристаллизовались из первичных элементов Вселенной. Вас сочтут по меньшей мере умалишенным, если вы так изложите дело. В таком случае, почему вы серьезно относитесь к тем, кто доказывает, что подобным образом, сам по себе, появился весь мир, вся Вселенная, со всеми звездами и планетами, с кузнечиками, и человечками, и деревьями, и морями? Это же в тысячу раз сложнее часов. Капитан был в восхищении от миссионера.

Вот что он задумал. Блеснуть изобретательностью и смекалкой и получить премию. Не просто получить, но продемонстрировать передо мной свой острый, как лезвие бритвы, ум. Ну что ж. Я не верю, что Мейжис не сбежит. Знаю, что капитан заставит и меня идти с ним утром в Бельведер: вне всякого сомнения, он захочет, чтобы и я видел, какой он молодец. Надеюсь, этот паренек не будет столь глуп, чтобы поверить отцу. Подам ему знак, хотя бы глазами, чтобы был осторожен.

– Не нравится мне все это, – говорит судья.

В глазах отца – презрение. Но что это? Уголки губ судейши тоже презрительно дрогнули. Вот тебе и на…

– Почему за его голову назначено такое вознаграждение? – спрашивает она.

Ну посмотрим, чья возьмет, судейша, говорю я себе и принимаюсь смотреть на нее. Она не поворачивает головы в мою сторону, но, конечно, видит мой взгляд, потому что вздрагивает и отодвигается со всем стулом от меня подальше. Берегись, капитан.

– Он ограбил брата куршского губернатора, путешествовавшего по нашей губернии. Для нашего губернатора это просто дело чести.

Я не спускаю с судейши глаз, и она понемножку начинает трепетать. Окружающие пока ничего не замечают, но она бы кинулась отсюда прочь, если б только могла. Быть может, не стоит мне совать нос в их делишки, но другого такого случая может и не представиться. Погибший татарин не дает мне покоя, как и Блажявичюсу. Подстреленный татарин спрашивает, почему он мертв, а капитан жив и судейша жива. Мертвому татарину любопытно.

– О, любопытная история. – Капитан откидывается на спинку стула и позволяет себе коротко и сухо рассмеяться. – Никто не знал, чья это работа. И тогда наш губернатор придумал хитрый ход. Он пригласил к себе настоятеля Вилькийского храма, и в следующее воскресенье тот возгласил с амвона, что совершивший это преступление будет прощен, если он сам придет и признается. На исповеди.