Руководствуясь рассказом моего старичка, – а он все узнал из первых рук, то есть из уст Мейжиса (позже Вы увидите, к каким затруднениям это нас приведет), – я в свободное от работы время проехал на своем автомобиле весь пройденный преступником путь, от Бельведера до дверей губернаторского дворца (теперешней Президентуры), повсюду наводя справки о людях, кои могли бы подтвердить или оспорить изложенные старичком факты. Большинство из встреченных мною не помнили ничего, другие слышали имя Мейжиса и знали, кто он такой. Могу сказать одно: не удалось встретить человека, близкого этому разбойнику, который бы в этом признался или знал бы его историю целиком, как знал ее нежданный гость, с которым меня свела судьба.

Я съездил в Серяджюс и нашел то место, где некогда была усадьба мирового судьи Крамонаса. Говорю «то место», потому что самой усадьбы уже нет: в войну немцы спалили около восьмидесяти процентов строений этого городишки, среди них – и судейское. Никто не мог поведать мне, что сталось с семьей судьи. Ходили слухи, что он уехал в Варшаву, затем в Прагу, но сплетничали и о другом: будто сам он почил в бозе, а жена его вышла замуж за другого. Сами видите, что мои путешествия не принесли результатов. Правда, в Серяджюсе со мною случилось незначительное, но чуднóе и неприятное происшествие. Когда я размышлял у дверей тамошней библиотеки (я надеялся обнаружить какие-то бумаги или еще что, но тщетно: немцы разорили и библиотеку тоже), подошла немолодая женщина, внимательно взглянула мне в лицо и сказала:

– А-а… Это вы. Вернулись.

Ей-богу, я видел ее впервые, потому удивился и спросил:

– Кто вы? Обознались, верно.

– Судейша. Меня зовут Анеле.

Поверьте, я очень хотел, чтобы это оказалось правдой, но так и не сумел сопоставить этой женщины с той, из прошлого, которую вспоминаю как в тумане. Та была крупного телосложения и, насколько помнится, красавица, а эту женщину вряд ли бы кто заподозрил в былой красе или дородности. Скажу напрямик: то была невзрачная тетка, каких тысячи, с вылезающими волосами, которые с жалостью выбирают по утрам из расчески и кладут в шкатулку, сами не зная зачем. И еще изо рта у нее плохо пахло: гнилым мясом, чесноком и водкой. Последний запах был не слишком силен, но я почувствовал.

Стало быть, мне не показалось, и сейчас не кажется, что это была та самая женщина, тем более что и имя, кажется, было другим. Помнится, та звалась Терезой или что-то вроде.

– Верно, вы ошиблись, – ответил я. – Мне не приходилось встречать вас раньше.

– Вот как, – произнесла она, – вы не помните. А я-то вас помню. Вы разрушили мою жизнь. Вы – дьявол.

Мне и впрямь было неприятно, Отец, слышать от этой женщины подобные речи. Я ведь тоже мог ошибиться, та женщина могла измениться до неузнаваемости. Мне не хотелось поступить необдуманно.

– Прекрасно, – сказал я. – Допустим, я на самом деле тот, за кого вы меня принимаете. А вы та, кем себя называете. Тогда расскажите мне что-нибудь о деле разбойника Мейжиса, чьи следы, по всему судя, ведут в ваш дом, дом мирового судьи, и вы не можете ничего о нем не знать. Расскажите мне что-нибудь об этом, тем более что я затем и приехал.

Глаза женщины подернулись дымкой, будто она на самом деле пыталась что-нибудь вспомнить, и я склонялся было к тому, чтобы ей поверить. Но вскоре она вновь посмотрела мне в глаза и сказала:

– Нет. Ничего такого не припомню. Видимо, я ошиблась, и вы на самом деле не тот человек, за которого я вас приняла.

Она обернулась и ушла, а я уехал оттуда.

Должен сказать, что перед тем, как пуститься в это путешествие, я прочел несколько исторических книг и побеседовал со сведущими в этом деле людьми. Немало узнал о местах, по которым будто бы пролегал последний путь этого юноши, разбойника Мейжиса, но ничего полезного для себя не почувствовал: моя надежда, что события того года каким-то образом отразятся в фактах недавней еще истории, не подтвердились. По всему создается впечатление, что около десятого года тут все дышало таким покоем, жизнь была такой ровной, что людской памяти просто не за что зацепиться.

Еще одно происшествие случилось в городке Вилькия, который с течением времени проглотил соседнюю деревеньку Вилькия. По описанию своего крестьянина я нашел невысокую женщину средних лет в самом расцвете сил, если можно так выразиться, потому что никакой особенной силы у нее никогда и не было – была она худенькой и щуплой. Такие женщины любят сидеть на рынке со своим скудным товаром: яйцами, каким-нибудь ощипанным куренком или гуськом либо ковшиком кислой сметаны. То, что случилось между нами, – инцидент, вспомнить который неприятно. Женщина эта повела себя так, как я от нее не ожидал.

– Может быть, вам случалось встречать или хотя бы слышать что-то о парне по имени Косматик Мейжис?

– Нет, – ответила она столь внезапно и ни секунды не раздумывая, что у меня тут же закралось подозрение: она наверняка что-то знает, только не хочет или не может рассказать.

Я решил, что несколько мелких банкнот сделают ее сговорчивее и обострят память. Однако, услышав о деньгах, она среагировала крайне неожиданно и, я бы сказал, даже грубовато.

– Послушайте, – сказал она, – если вы хотите со мной переспать, милости просим. Но денег за это я никогда не брала и брать не стану. Запомните это.

Что же, мне оставалось уйти. Она неверно истолковала мои намерения, цель моего приезда. Два происшествия, оба связанные с женщинами, и оба крайне неприятные. Моя вылазка не принесла никаких плодов. Испортил себе настроение, и только. Я вернулся в Каунас.

Теперь расскажу Вам, куда завели меня дальнейшие поиски. Мне посчастливилось найти в архивах несколько документов царского гарнизона. Выяснилось, что и впрямь в тысяча девятьсот десятом году здесь содержалось в заточении гражданское лицо по прозвищу Косматый Мейжис. Он отбыл там весь срок предварительного заключения и сутки после суда. Приговорен к смертной казни через повешение. Приговор приведен в исполнение. Из найденных мною документов сами собой выяснились две вещи, которые не позволяют мне отдать предпочтение ни одному из вариантов рассказанной в начале письма истории. Вот эти моменты, вызвавшие у меня беспокойство и ставящие меня в весьма щекотливое положение. Осенней датой года, о котором идет речь (то есть 1910), помечен указ губернатора выплатить три тысячи рублей. Деньги выплачены Вам, Отец. Правда, ни о какой премии там речи нет. Она вообще не упоминается ни в каких документах. Но… сами понимаете, тут есть какое-никакое основание для моего беспокойства. Тем паче что я прекрасно знаю из рассказов Матушки, что Вы уделили моему образованию три тысячи рублей, которые не были ей подотчетны. Я достаточно ясно все излагаю? Постарайтесь понять, что я никоим образом не хочу оскорбить или разозлить Вас.

Второй факт еще любопытнее. Из документов выясняется, что в том году в тюрьме содержалось лишь одно гражданское лицо, сиречь вышеупомянутый Мейжис, и лишь он один из ожидавших наказания в этой тюрьме был приговорен к смерти. Мой крестьянин утверждает, что всю эту историю он слышал из уст самого Мейжиса в последнюю ночь перед казнью. По его словам, он тоже должен был быть повешен, но в последнюю минуту смертная казнь была заменена пожизненным заключением. В начале войны он был амнистирован и отпущен на волю. Однако ни о каком другом лице в документах нет ни слова. Не удивительно ли это, и неужели можно списать сей казус на бюрократическую описку?