Стоический идеал отброшен: мудрец стоиков, говорит наш автор, был лишь призраком, тогда как описываемый им философ – человек. Стоики стыдились за человечество; философ Дюмарсе составляет славу человеческого рода. Стоики хотели уничтожить страсти и возвыситься над природой в бесстрастии; наш философ старается лишь не подпасть под тиранию страстей и дать им разумное направление. «Истинный философ не мучается честолюбием, но стремится к удобствам жизни. Помимо совершенно необходимого, ему требуется честный избыток, необходимый для честного человека, – только избыток и доставляет людям счастье. Это основа довольства и услады. Ложны те философы, которые своей ленью и ослепительными максимами создали предрассудок, будто следует удовлетворяться только самым необходимым»[387].

Идеи энциклопедистов встречали недоверие у консервативно настроенной части общества. Их даже считали подрывными, а самих философов обвиняли в бедствиях страны. Гельвеций рассказывает:

Слово «энциклопедист», по свидетельству Гельвеция, в эпоху Людовика XIV стало ругательным. Тех, кого прежде называли янсенистами, теперь стали честить «энциклопедистами»[389].

Как это часто бывает в истории философии, враги усматривали между философами-энциклопедистами большую степень общности, нежели они сами. Ведь группа авторов, трудившихся над этим коллективным трудом, была весьма разнородной, и взгляды этих людей весьма рознились между собой. Бюффон и д'Аламбер сотрудничали с изданием лишь недолгое время. Ламетри и Гольбах, атеисты, не находили общего языка с деистом Вольтером. Если Дидро и Вольтер превозносили достижения Просвещения, то Руссо относился к ним скептически.

В 1757 г. Ж. Н. Моро опубликовал в Париже памфлет «Записки о какуаках»[390], вскоре дополненный «Новыми записками»[391]. По рассказу Моро, на 48° южной широты было обнаружено племя какуакам, которые, по их собственным заверениям, происходят от штурмовавших небо титанов. Эти какуаки занимаются изучением природы и не имеют никаких храмов, полагая, что следует знать, а не воздавать поклонение. Этот открытый выпад против энциклопедистов поддержал аббат де Сен Сир[392].

Первейший из светочей Просвещения, Вольтер стремился к опоре на здравый смысл. Модная в наше время критика здравого смысла как безосновательного собрания предубеждений упускает из вида то обстоятельство, что с предубеждениями не под силу справиться никакой философской системе и никакой сколь угодно рациональной доктрине; с ними может совладать лишь здравый смысл. Для Вольтера «философия заключается в том, чтобы останавливаться, когда нам изменяет светоч физики»[393]. Философия спасает от глупости и жестокости, она одна светит во тьме, где без нее человеку пришлось бы пробираться ощупью.

Вольтер, по-видимому, не испытывал никакого почтения к философии минувших столетий. Он прямо заявил, что во всех учениях Эпикура, Августина, Платона и Мальбранша, может быть, и содержатся одна или две унции золота, но все прочее – «тлен, безвкусное месиво, из которого ничто не может родиться»[395]. Тем меньше почтения у него к Декарту и к картезианству XVII столетия. Вольтер, подобно другим своим единомышленникам, повернулся от картезианства к философии Локка. Учение Декарта о душе уже представлялось ему столь нелепым, что требовало не столько опровержения, сколько высмеивания[396]. Невозможно свести душу к чистому мышлению, отбросив все человеческие страсти как что-то неудобное, не вписывающееся в картезианскую теорию, а потому несуществующее. А предположение о существовании врожденных идей, предшествующих всякому чувственному восприятию, всякому опыту соприкосновения с миром. Что же до последователя Декарта Мальбранша, так тот не только принимал врожденные идеи, но и вообще уверял, будто человек целиком и полностью живет в боге, так что бог и есть человеческая душа; тем самым у него получается, будто душа с богом связана более прочной связью, нежели со своим собственным телом. Этим несуразностям Вольтер противопоставляет разумное учение Джона Локка, который «развернул перед человеком картину человеческого разума»[397]. Отбросив топтание на месте, которым, по его мнению, занимается рационализм, Вольтер отчеканивает формулу, которую в определенном смысле можно назвать антикартезианской: «Я – тело, и я мыслю: это все, что я знаю»[398].