– Как? – Она улыбнулась.

– Как влюбленная женщина, вот как!

– Ну… Я этого и не отрицаю.

– Чего?!

– Что люблю!

– А говоришь, что не хочешь.

Так отпустило, что хоть в пляс пускайся или песню затевай. Она сказала, что любит? Сказала, сказала, пускай теперь попробует открутиться!

– Так нянчиться не хочу. – Алина пожала плечами и покосилась на духовку. – Кажется, подгорает… И Марусек терпеть не хочу. А любить… Любить буду независимо от желания.

– А что, можно любить против желания, да? – Он уже вовсю улыбался и шаркал за ней по пятам до плиты, к столу и обратно.

– Можно, можно, Сергей. Дайте мне полотенце… Спасибо… Слава богу, не подгорели ваши ватрушки. Мальчики их не любят. Им я печенье сделаю… Любить против желания очень больно, только сделать ничего невозможно, – вдруг швырнула она противень на стол, отчего румяная выпечка испуганно подпрыгнула. – И вот теперь даже не знаю, как поступить.

– А как хочется?

– Хочется подождать еще немного.

– Зачем? Чего ждать? Все же ясно!

Хаустов припер Алину к столу и дышал шумно ей в ухо. Он не выпустит ее теперь, ни за что не выпустит. Пусть бьет его, пусть вырывается. Он не выпустит.

– Может, ты поймешь со временем, что я именно та женщина, от которой никуда не хочется уходить, – шепнула Алина, уткнувшись лбом ему в ключицу. – Никогда и никуда… И мы с тобой…

– Мы разожжем камин, – перебил ее Хаустов, теребя в руках тонкий кожаный поясок, оказавшийся вдруг раздражающим препятствием. – Станем смотреть телевизор без звука, есть ватрушки…

И им совершенно будет наплевать на ненастье окнами. На глубокие лужи, которые морщил настырный ветер. На тополиные листья будет наплевать, на эти первые вестники осени, липнувшие к стеклам.

– У нас с тобой теперь надежное укрытие от всего будет, Алина, – закончил Хаустов, оставив непослушный поясок в покое. – У нас с тобой будет семья!..