— Почему мы стоим?

— Ворота закрыты, — низко склонил голову ланчжунлин, не отличавшийся сообразительностью.

— Так крикни начальник настенной стражи! — все более раздражаясь, заорал Ши-хуан. — И позови его сюда!

Командиру телохранителей очень хотелось спросить: а если он, то есть начальник стражи, не пойдет — но он не осмелился. К счастью для ланчжунлина и для себя самого начальник настенной стражи отчего-то не усомнился, что его требует сам Тянь-цзы. Ему никогда не приходилось видеть Ши-хуана, но вызолоченные носилки, шелка и черные одежды императора произвели должное впечатление. Кроме того, начальник стражи приметил на поясе императора искусно вырезанную печать, а владеть печатью в Поднебесной имел право лишь человек, обладающий властью. Потому-то стражник без промедления распахнул ворота и согнулся в низком поклоне.

Очутившись в городе, кортеж направился по пустынной улице к рыночной площади. Сяньян спал. Улицы и улочки были темны и безмолвны, в укрывшихся за невысокими заборчиками домах не было ни огонька. Вскоре рабы, не различавшие в кромешной тьме пути, начли спотыкаться. Тогда император властным криком повелел им остановиться.

— Опустите меня! — приказал он. — Я хочу пройтись пешком!

— Пешком? В такое время? — робко запротестовал ланчжунлин.

— А причем здесь время?! — рассерженно воскликнул Ши-хуан. — Какая разница, что за время выберет повелитель Поднебесной для прогулки по своему городу?!

Понятно, что после подобного ответа командир телохранителей счел за лучшее язык прикусить.

Осторожно поддерживаемый за локоть ши-чжуном, император спустился на землю. Драгоценные, расшитые золотом сапоги его утонули в грязи, которая вдобавок ко всему противно чавкнула, распространив вокруг омерзительный запах. Ши-хуан вдохнул эту вонь и неожиданно рассмеялся.

— Смердит! — прошептал он самому себе. — А все же это лучше, чем запах благовоний, которыми пропитаны мои дворцы. Они пахнут Смертью!

Подобрав полы халата, император решительно двинулся вперед. Он и сам не мог понять, что на него нашло. Он словно бросал вызов темноте, таящейся в ней неизвестности — неизвестности, что питала страх, называемый Смерть. Он словно желал найти эту самую Смерть, стремительно шагая вперед по темной, едва различимой в равнодушном мерцании звезд улочке. Перепуганные телохранители и ши-чжун едва поспевали за повелителем. Они порывались остановить его, крикнуть, что ночной Сяньян небезопасен, — уж они-то знали об этом, — но им не хватало решимости.

Улочка закончилась, плавно перетекши в небольшую площадь, образованную рядами домов с трех сторон и шеренгой деревьев с четвертой. Ши-хуан, не сбавляя шага, почему-то направился именно к этим деревьям.

Он по-прежнему не говорил ни слова и шагал столь уверенно, словно поставил перед собой неведомую прочим цель.

Люди объявились внезапно, словно из-под земли. Скорей всего, они вышли из-за деревьев, но в точности этого утверждать было нельзя. Просто вдруг четыре темные тени преградили путь Ши-хуану. Тот слегка удивился — именно удивился, и даже не замедлил шагов. Лишь через мгновение, когда тени обрели отчетливые очертания людей, вооруженных то ли палками, то ли короткими копьями, император сбил шаг. И в этот миг он испугался.

Заверещав, словно подстреленный заяц, Ши-хуан бросился прочь — к отставшим ланчжунам. Тени молча устремились за ним.

Это было приключение, занесенное юй ши в летописные своды. Император, подхватив полы халата, позорно удирал от лихих людей, тех самых молодых негодяев,[38]каких пачками ловили по всей Поднебесной и отправляли на строительство дворцов, дорог и оборонительных стен, а тех, кто покрепче — в армию. Император мчался изо всех сил, буквально воя от ужаса: он наконец осознал, чем может обойтись для него глупая прихоть; а следом топали молодые негодяи, не признавшие властителя Поднебесной. Да, если быть откровенными, даже признай они Ши-хуана, это лишь раззадорило б удаль лихих парней.

К счастью, встревоженные безрассудством императора телохранители отстали не так уж намного. Бежавший первым адъютант, не разобравшись во тьме с кем он имеет дело, сшиб прямо в грязь своего господина, прочие, обнажив чуские, отменной выделки клинки, набросились на молодых негодяев. Те, оценив соотношение сил, поспешили ретироваться. Император, подхваченный телохранителем с одной стороны и ши-чжуном с другой, с трудом поднялся на ноги…

Он возвратился во дворец лишь поутру, весь перепачканный грязью. На телохранителей Ши-хуан старался не глядеть, провинившегося адъютанта по повелению императора обезглавили.

Странно, но встряска положительно подействовала на повелителя Поднебесной.

Приказав казнить ши-чжуна, он весь день истерично хохотал и издевался над обведенной вокруг пальца Смертью, а потом объявил о намерении совершить новое путешествие на восток. Море Ланье магнитом притягивало Ши-хуана к своим таинственным берегам…

Молодые негодяи хохотали, вспоминая недавнее приключение. Голова несчастного ши-чжуна мертво щерилась с одного из зубцов крепостной стены. Цинь Ши-хуан собирался предпринять новую попытку победить море Ланье. Китай пребывал в эпохе невиданного расцвета…

Капуя издревле считалась соперницей Рима. Соперницей во всем: в величии, славе, богатстве. Великолепнейшее из этрусских селений, она была истинной жемчужиной Италии — городом, поражавшим заезжего гостья блеском, достатком, изяществом. Когда-то Капуя считалась славнейшим городом Италии, но со временем уступила пальму первенства Риму. Но капуанцы оказались разумны и, признав верховенство надменных латинян, сохранили не только богатства, но и власть. Римляне, по сути, не вмешивались в дела капуанцев, довольствуясь формальным признанием своего превосходства. Капуанцы же, отказавшись от притязаний на политическое господство, всецело посвятили себя земледелию и торговле, и достаток их внушал зависть потомкам Ромула.

Но достаток достатком, а в сердцах капуанских патрициев еще жила память о тех славных днях, когда эллин иль македонянин, заводя речь об Италии, произносил сначала имя — Капуя, а уж потом вспоминал о городишке, разбросавшем свои кривые улочки по холмам Тибра. Вибий Виррий из числа подобных патрициев. Отпрыск знатного рода, он считал униженьем для Капуи быть служанкою Рима. А унижение родного города воспринимал, словно личное. С юных лет он мечтал о том, что наступит день, когда Капуя возвысится над Римом, восстановит попранную временем справедливость, ведь этруски древнее и славнее латинян, а Капуя первый и могущественнейший из этрусских городов. И когда Ганнибал вторгся в Италию, Виррий понял, что пришла пора действовать.

Он с младых лет дружил с Пакувием Калавием, богатейшим из граждан Капуи, чей род брал корни из самой седой старины. Пакувий столь же страстно ненавидел Рим и был человеком решительным, пронырливым и хитрым. Он всегда первым являлся к столу, но даже и запоздав, хватал с него все, не брезгуя и объедками, за что был вознагражден мало почтительным прозвищем — Крыса. Впрочем, Пакувия это прозвище совсем не обижало, ибо всем известно, что трудно сыскать тварь, более сильную, плодовитую и живучую, чем крыса. За крысами было будущее, главное быть решительным.