Это было не самым приятным ощущением: Грету подбрасывало и мотало на спине у Мьюлипа в полной и непроглядной темноте. Она вынуждена была полагаться на зрение и чутье гуля. Акха и ее малыш, у которого, как оказалось, не было имени – они не давали детям имена до определенного возраста, потому что очень много гуленков погибали в младенчестве, – бежали следом. Единственным звуком во всем мире стал топоток ног по полу и быстрое резкое дыхание гулей. Грета даже не подозревала, насколько они тренированные: Мьюлип быстро бежал без остановки уже минут десять, с тяжелой ношей, но дыхание у него, хоть и стало частым, совершенно не сбилось.

Грета понятия не имела, где они находятся и что это вообще за туннели: без света темные пространства ничем друг от друга не отличались. Несколько раз они сворачивали направо или налево, следуя по уходящим вниз изгибам переходов, а один раз им пришлось замедлиться, чтобы миновать настолько узкий переход, что свод царапал Грете спину. Она крепко зажмурилась, вцепилась Мьюлипу в плечи и просто ждала, когда все закончится. И, когда они выбрались в более просторный туннель и Мьюлип смог выпрямиться, Грета заметила, что сердце у нее колотится, а в мозгу плещется перегоревший адреналин и токсины усталости.

Она не могла бы сказать, сколько времени прошло до того момента, когда гуль наконец перешел на рысцу, а потом и на шаг… потом он отпустил ее ноги, и она сползла с его спины и привалилась к невидимой стене туннеля. В следующее мгновение Мьюлип снова достал кусок светящегося дерева, и в его слабом сиянии она смогла разглядеть, что они находятся в бетонном коридоре, а не под кирпичными сводами. Провода и кабели многоцветными фестонами были развешаны по стенам, а еще…

А еще у одной из стен оказался высокий металлический шкаф, краску на котором невозможно было разглядеть при слабом свете гнилушки, – однако Грета знала, что у него скучный серовато-зеленый цвет, как у всех электрораспределителей по всему миру.

Коридор затрясся: где-то очень-очень близко по туннелю прошел поезд, и с потолка полетела мелкая пыль. Последний вагон прогрохотал мимо них, и звуки заглохли вдали. «Мы под самым метро», – поняла Грета и снова посмотрела на металлический шкаф у стены и толстые кабели, уходящие в него с обеих сторон.

– Здесь, – сказал Мьюлип. Стоящая за ним Акха наблюдала за Гретой пристально – гораздо пристальнее, чем хотелось бы. – Люди в глубоком туннеле говорят: в коробке, в служебном коридоре к северу от убежища, – отсекающий рубильник.

Шкаф был заперт, конечно же, на массивные висячие замки, чтобы не допустить постороннего вмешательства.

– От всей станции или только от убежища? – уточнила она.

– От убежища, – ответил он, а потом повернулся и сказал Акхе что-то по-гульски, совершенно иным тоном.

Грете послышалось в нем успокоение и нечто, похожее на гульское «пожалуйста».

Акха скользнула взглядом по нему, по Грете, по шкафу, а потом посмотрела на ребенка на своих руках.

– Говоришь, лекстриство нас не обожжет, – проговорила она, снова глядя на Грету. – Не выйдет из бутылки, виденной Мьюлипом, и… не сбежит?

– Этого не будет, – подтвердила Грета. – Даю слово, что не будет. Из-за разбитого стекла оно не освободится: когда стекло разобьют, оно погаснет. Но я хочу, чтобы вы отошли подальше от этого шкафа, когда я буду поворачивать рубильник, – просто на всякий случай. Только кто-то из вас не мог бы открыть замок?..

Акха вздохнула – такого глубокого вздоха Грета от гулей еще ни разу не слышала – и передала младенца Мьюлипу, который моментально принялся его качать, неосознанно и привычно. Она встала на колени у шкафа и взяла замок левой рукой… и Грета только теперь заметила, что когти у нее намного длиннее, чем у большинства гулей, – длиннее и очень острые, с черными кончиками, как у иголок дикобраза. Один из них оказался не совсем прямым, с выпиленными по бокам зигзагом бороздками – и именно этот коготь Ахка осторожно вставила в замочную скважину, а потом чуть повернула.

Грета ожидала, что они просто сорвут замок с двери и отшвырнут в сторону, как это сделал бы вампир, но, наблюдая за действиями Акхи, поняла, насколько важным – жизненно необходимым – для безопасного существования гулей должно быть умение отпирать и запирать замки, не оставляя никаких следов. Вспомнились слова Гэндальфа[10]: «Никому не говорите, надежно спрячьте», – и она чуть было не рассмеялась от нервной усталости.

Вскоре внутри замка раздался негромкий четкий щелчок – и дужка освободилась. Акха бросила замок и занялась вторым, на который ушло еще меньше времени. Открыв оба, она встала и, отойдя от распределительного шкафа, взяла полусонного малыша у Мьюлипа и прижала его к груди.

У Греты слов не осталось.

– Спасибо, – только и смогла она сказать после паузы. – Я… спасибо.

– Делайте, – отозвалась Акха. – Доктор. Остановите его.

Грета кивнула, распахнула дверцы – и при виде открывшегося сложного оборудования у нее упало сердце: как она, к черту, определит, который рубильник поворачивать?! И тут Мьюлип сказал:

– Второй справа, верхний ряд.

– Спасибо! – снова сказала она. – Вы не передадите мне свет? А потом, пожалуйста, все отойдите обратно в туннель на безопасное расстояние, ладно?

Он вручил ей гнилушку… Грета ожидала, что та окажется либо горячей, либо холодной на ощупь – судя по потустороннему зеленому свечению, но она ощущалась, как любая щепка, совершенно обычная и непримечательная. Их пальцы на мгновение соприкоснулись, а потом Грета осталась одна.

Она поднесла деревяшку к рубильникам, пытаясь прочесть старые полуотклеившиеся этикетки, но разглядела на каждой только цепочку бесполезных цифр и букв. «Это не имеет значения, – подумала она. – Мьюлип слышал тех людей. Второй справа, верхний ряд». Придется положиться на его воспоминания.

Рубильники были… громадные, старые. Она стиснула пальцы на бакелитовой ручке того, который был ей нужен.

«Боже! – подумала она. – Если не получится…»

Однако рука уже двигалась, рубильник вышел из паза «ВКЛ» с треском и шипеньем искр и ударился об «ВЫКЛ» со звуком, который показался Грете слишком громким – настолько громким, что его могли услышать люди на поверхности, настолько громким, чтобы заставить бетонный туннель вокруг нее растрескаться, сыпля внутрь землю.

* * *

Крансвелл завис в голубой пустоте, не имея возможности пошевелиться, не имея возможности закричать, а штука, обитавшая внутри света, методично отслаивала его мысли и воспоминания прозрачными пластинками. Она оказалась у него в голове, видела все-все постыдные мелкие детские предательства, все, что когда-либо было ему отвратительно, каждый его промах, каждую вспышку похоти и зависти, каждое преднамеренное оскорбление – расчленяла их четкими и ясными разрезами и раскладывала на его обозрение, одно задругим.