жило великое множество мужей и жен в чести и славе. Старцы, показав мне на каждого, сказали, что одни – епископы, которые праведно и преподобно управляли народом, другие – клирики и мiряне. Первые просияли каждый в своем звании, а вторые прожили жизнь целомудренно и праведно.

Там, брат, я увидела пресвитера и клириков этой деревни, которых мы с тобой знаем, множество дев, и вдов, и женщин, проживших честно в браке, многие из которых были нашими знакомыми в деревне; а другие из иных деревень, мы с ними встречались, когда праздновали память святых мучеников; некоторых я не знала и просила своих спутников, чтобы они рассказали о них. Мне ответили, что они из различных городов и стран; одни воспитывались в монастырях, другие жили самостоятельно в уединении, третьи большую часть жизни прожили во вдовстве, терпя многие скорби и бедствия. Были среди них и те, которые сначала согрешили против девства и вдовства, но потом через покаяние и многие слезы были восстановлены в первоначальном чине.

Затем меня отвели в места, страшные на вид, пугающие и исполненные всякого плача и рыдания“.

Она хотела начать рассказ об этом, но пришла в такой страх, что опять оросила слезами свою одежду и от пугающих воспоминаний не смогла говорить, потому что язык ее не слушался, и она долго издавала невнятные звуки. Но когда я ее принудил, она продолжила:

„Я увидела места настолько пугающие и страшные, что этого не вынесет ни зрение, ни слух. Спутники сказали, что эти места уготованы всем нечестивым и беззаконным и тем, которые в мiру называются христианами, но вовлечены во многое зло. Там, – сказала она, – я увидела пылающую печь, из которой лилась страшная пена. Увидев это, я задрожала от страха и спросила, кому из несчастных это уготовано. Они сказали, что это для тех, которые, состоя в клире, сребролюбием и беспечностью глумятся над Божией Церковью и живут постыдной жизнью нераскаянно. Тут они прямо назвали имена некоторых людей из города“.

[Тут священник, который говорил мне о своей сестре, добавил от себя, что] сам слышал о постыдном образе жизни этих людей, причем некоторые были прихожанами его храма. [Затем он продолжил рассказ о видении своей сестры.]

„А я, – сказала она, – сжавшись от страха, едва разжимая зубы, смогла только вымолвить: ‘Как же это клирикам и сохранившим девство уготованы столь великие мучения?’ Мой спутник, хотя и отстоял далеко от меня, ответил: ‘Как и следовало ожидать, о дева, зло настигло их из-за их преступлений против Бога и несправедливостей против ближнего. Так что, оказавшись здесь, они по справедливости получают воздаяние. Бог не презрит тех, которые пострадали от них, и не оставит без отмщения тех, кто творил неугодное Ему. Бог всемогущ и властен над добром и злом’.

Уйдя оттуда, мы остановились перед неким местом, покрытым глубокой тьмой. Там все было преисполнено рыдания и смятения, скрежета и жалостных криков, и страха, леденящего сердце. Там, о брат, я увидела многих дев и вдов и других людей. Они, как сказали мои спутники, не совершили ничего достойного их призвания, но ходили с места на место, из дома в дом, порицая жизнь других людей, и думали только о пьянстве и наслаждении, даже не вспоминая о псалмопении, молитве и посте, хотя и дали обеты Христу. Некоторые из них управляли своими служанками нецеломудренно и несправедливо и тем самым становились виновницами их развращения и гибели.

Я услышала их великое рыдание и плач, и меня охватил страх не меньший, чем тот, которым были охвачены они. Но, вглядевшись, я увидела, что из этого огня и из этих мук на меня смотрят две дружелюбивые девы, которых ты часто, о брат, вразумлял многими советами и увещеваниями, очень их почитая за великое их расположение ко мне. Увидев их, я горько разрыдалась и позвала по имени одну из них. Они посмотрели на меня и, устыдившись наказания, которому подвергались, стали еще сильнее ощущать боль, так что со стыдом на лице потупили глаза. А я, в слезах, стала расспрашивать, что же они сделали тайного, что сокрылось от внимания многих людей, и в какие ложные деяния они впали, что стали здесь причастны столь великому злу? Они сказали: ‘Эти мучения осуждают нас и показывают, каковы наши деяния, о чем еще ты нас расспрашиваешь? Разве мы можем что-либо скрыть здесь? Мы погубили свое девство растленной жизнью и убили зачатых нами младенцев. Мы перед другими притворялись воздержанными и постницами, а втайне совершали противоположное. Ведь мы стремились только к славе у людей, и для нас ничего не значили слова о здешних наказаниях. Но вот все, что втайне было содеяно нами, обличает наше нынешнее злострадание. Да, мы заслужили эти кары за наши земные блудодейства. За наше земное славолюбие мы здесь перед всеми в позоре, и по справедливости расплачиваемся за все наши деяния, и никакой помощи уже не сможем получить от земных друзей. Но если у тебя есть какая-либо возможность и дерзновение к ним, то, подруга, ради твоей добродетельной жизни помоги нам, выручи из обступивших нас страшных мучений. Окажи нам почтение и любовь и хотя бы малую милость для нас выпроси у наших мучителей’.

Я ответила им: ‘Но куда же пропали многочисленные увещевания и советы моего брата? Где его просьбы, где столь великая его забота, где постоянные его молитвы о вас? Всего этого было достаточно, сестры, чтобы вы не оказались здесь. А теперь мы можем убедиться, что всякий совет, забота и молитвы, исходящие от кого бы то ни было, иссякают и оказываются бесполезными, если сам человек не сделает себя послушным им’.

Пристыженные подруги сначала молчали, а потом сказали: ‘Сейчас не время осуждения и упреков, но утешения и помощи. Ведь обступившее нас зло требует милости к нам и сострадания. И если ты все-таки можешь, помоги нам и яви милость на нас’. Я ответила, что если смогу сделать что-либо благое, то охотно совершу это. Они сказали, что нужно попросить стоящих рядом мучителей, и если это возможно, то совершенно освободить их от мучения, а если нет, то дать им хотя бы небольшое облегчение от столь великих зол.

Я припала к ногам мучителей и со слезами и рыданиями стала молить: ‘Вспомните Господа вашего, что он человеколюбив и благ, и освободите их от этого мучения’. А они, посмотрев на меня страшным взором, оставили мою просьбу без ответа, сказав, что уже прошло время раскаяния