Только король имел право объявлять и вести войну, чеканить монету, назначать епископов. Особенно важно, что публичное право признало за королем исключительные полномочия взимания налогов и податей со своих подданных. Ясно сформулированных в нормах права ограничений власти короля в этом вопросе не было. К важным законам относился также закон, регулирующий преемственность престола («король Франции никогда не умирает») и закон о неотчуждаемости домена. Последний предусматривал исключения — в случае острой военной необходимости и при выделении апанажей королевским детям. Особая норма права провозглашала «всех людей королевства» подданными короля.

Итак, фундаментальные законы, или публичное право французского королевства, в XVI в. представляли собой сплав старых феодальных и новых (развившихся во многом под влиянием римского права) норм при несомненном перевесе последних. Эти законы стали итогом длительной духовной и политической эволюции общества, в которой большую роль играли не только политико-правовые идеи, но и развитие нравственного сознания в религиозном и светском его выражении. Как оценить эти законы и итоги политической эволюции Франции в XIV–XV вв. с точки зрения сложившейся государственной системы и характера королевской власти?

Если обратиться к оценкам юристов XVI в., то наибольшего внимания из них заслуживают две, близкие друг к другу, но и существенно различные. Ги Кокий утверждал, что «Франция управляется монархической властью, но эта власть не абсолютна, она сама управляема определенными законами». Этот вывод он делает, истолковывая принцип «что угодно государю, имеет силу закона» таким образом, что «закон есть воля короля», т.е. король не имеет другой воли, кроме воли закона.

А. Луазель же писал, что «Франция — это наследственная монархия, умеряемая законами». И его точка зрения представляется более реалистичной. Политико-правовая мысль, воплощенная в фундаментальных законах, и сложившаяся государственная система действительно лишь умеряли власть монарха. Представление же, что законы управляли монархом и ограничивали его власть, оставалось благим пожеланием как в теории, так и на практике. Сохраняя суверенитет за королем, теоретическая мысль не могла выработать недвусмысленные принципы ограничения власти короля законом (для этого нужно было бы закрепить суверенитет за короной, а не за персоной короля, как было сделано в Англии). Соответственно во Франции ни один политический институт, прежде всего штаты, не утвердился в функциях контроля королевской власти. Парламенты со своим правом регистрации и ремонстрации законов и указов способны были выполнять эту функцию лишь отчасти, только «умеряя» суверенную власть короля.

Бросая взгляд на развитие общественно-политической мысли Франции XIV–XV вв., неизбежно задаешься вопросом: что ее больше всего занимало и волновало? Литература той эпохи поднимала много тем, из которых, как справедливо подчеркивается в историографии, особо выделялась тема королевской власти, монархии, притягивавшая к себе лучших мыслителей позднего средневековья. Этот их интерес вполне понятен — они были свидетелями глубокого кризиса монархии, угрожавшего развалом всего привычного общественного устройства, и современниками ее возрождения и чрезвычайного укрепления, которое одних пугало, а других окрыляло надеждами.

Однако за всеми очевидными вопросами социальной и политической жизни, рассматривавшимися и обсуждавшимися в то время, неизменно стояла одна глубинная проблема, особенно волновавшая человеческую мысль, это проблема морали и права. О чем бы ни писали, ни размышляли люди, они ее поднимали всегда, поскольку существование и человека, и общества, и государства не мыслилось вне морали и права. Они составляли основу жизни, с чем были согласны все, но их соотношение было предметом контроверз, споров, подчас ожесточенных, когда дело касалось прав королевской власти. Эволюция общественной мысли в XIV–XV вв. предопределялась великой тяжбой между моралью и правом, в которой право символизировало светское начало, постепенно торжествовавшее над началом религиозным.

Заметим, что проблема морали и права — характерно западноевропейская, порожденная ранним становлением феодального правосознания и феодальной правовой социально-политической организацией. Именно в западном феодальном обществе люди (духовенство, феодальные сеньоры, горожане и даже крестьяне) испытывали постоянную потребность определить, утвердить и защитить «свое право» как элемент божественного миропорядка и свое неотъемлемое достояние. Не будь этой потребности — не было бы и проблемы. Право было бы утоплено в морали и не занимало бы человеческую мысль.

В системе средневекового нравственного мышления, державшейся на вере в духовные потенции человека и в его способность к нравственному совершенствованию, право, хотя и воспринималось как дополнение к морали, а справедливость и правосудие — как средство лучшего соблюдения христианской морали, все же высоко ценилось. И золотое правило нравственной справедливости — «не сотвори другому того, чего не желаешь себе» — постоянно толковалось в правовом смысле: «воздай каждому свое, по его праву и не посягай на это право». Ущемление чужого права было возведено в ранг смертных грехов, и восстановление справедливости, т. е. возвращение не по праву присвоенного, было одним из главных условий спасения души. Фундаментальные грехи — гордыня и алчность — потому и считались столь сильно отягощающими душу, что они побуждали человека покушаться на чужое право, а тем самым и на божественный миропорядок.

Право, как считалось, дополняло мораль. Но в той же мере и мораль воспринималась как дополнение к праву, поскольку ее соблюдение ради спасения души непременно предполагало воздать каждому по его праву. Поэтому в теории проблема морали и права разрешалась довольно просто: соблюдение христианского нравственного закона означало и соблюдение норм права. При этом право не тождественно морали, но составляет с ним как бы органичное целое, оставаясь особой, весьма развитой системой норм.

Однако на практике, ввиду вопиющих несправедливостей, свершавшихся в обществе и государстве, разрешение проблемы морали и нрава оказывалось мучительно трудным, и поэтому человеческая мысль неизменно возвращалась к ней в поисках какого-то реального выхода. Но в системе традиционных понятий не оставалось ничего лучшего, как только настойчиво напоминать о смерти и боге, взывая к человеческой совести в надежде на ее пробуждение.

Идея природы и природного разума поначалу как будто придала новую силу этой надежде. Поскольку природа и разум были признаны непосредственным источником морали и права, то появились дополнительные аргументы в пользу старых нравственно-правовых теорий. Однако перелом в подходе к проблеме наметился не при отождествлении природы и божественного нравственного закона, а при осознании различий между ними. Когда природа и разум предстали нравственно нейтральными и даже способными предрасполагать человека к порокам, вера в благие духовные потенции человека стала иссякать, а былой союз морали и права начал разваливаться. Мораль не могла уже казаться достаточной опорой права и правопорядка. Последние все более становились атрибутами закона природы, мораль же оставалась уделом божественного закона. Поэтому поддержание права все настоятельнее требовало особой силы, силы правосудия, и ясное осознание этого влекло за собой в теории и на практике признание необходимости соответствующей социальной функции, которая естественно была признана прерогативой короля.