Еще неожиданнее, чем отсутствие отвлекающих операций на западе, явилось начало таковой операции – и в очень большом размере – в северной части Восточного фронта во вторую половину марта.

Здесь, с прекращением боев перед Двинском в ноябре 1915 г., в общем было спокойно. Но 18 марта русские на участке озеро Дрисвяты – Поставы и по обеим сторонам озера Нарочь, повели атаку очень большими силами и при большом расходе снарядов. В ближайшие дни они продолжали свои попытки в многочисленных пунктах почти всего фронта до пункта южнее Риги. Атаки продолжались с исключительным упорством до начала апреля, но их можно было скорее назвать кровавыми жертвоприношениями, чем атаками. Колонны плохо обученных людей, наступавшие в неповоротливых густых порядках и предводительствуемые столь же необученными офицерами, терпели страшный урон. Успехов они совершенно не имели, исключая местного случайного вторжения южнее Нарочи, но и этот успех без труда был ликвидирован контратакой. Для усиления атакованного фронта понадобилась только одна-единственная дивизия из общего резерва, которая была подвезена из Барановичей, южнее Немана, где она стояла. Даже и она не была испрошена штабом фронта, а предложена верховным командованием.

Не было никакого сомнения, что атаки со стороны русских были предприняты только под нажимом их западных союзников и для их поддержки. Никакой ответственный начальник, не находящийся под внешним принуждением, не мог бы столь малоценные (geringwertige) войска повести против столь прочно оборудованных позиций, какими располагали немцы. Если бы даже были достигнуты первоначальные успехи, их нельзя было использовать при состоянии дорог в это время года. Общее впечатление от хода боев было таково, что оно подтверждало вывод верховного командования осенью 1915 года о надломе русской боевой мощи.[197]Факт не устранялся тем обстоятельством, что атаки велись с обычным у русских презрением к смерти отдельного бойца. Оно одно не в силах добиться преимуществ против современного оружия в руках надежных людей. После этих опытов нужно было предполагать наступление каких-то совершенно исключительных обстоятельств, чтобы можно было еще верить в какие-либо громовые успехи противника на Восточном фронте. К такому выводу имелись тем большие основания, что русские с далеко более, чем двумя третями их общих сил, свыше 1,5 миллиона, стояли пред 600 000 человек Германского фронта к северу от Припяти, и не было заметно каких-либо признаков передвижений на юг против фронта наших союзников.

К несчастью, однако, такие неожиданные обстоятельства были налицо. Австро-венгерское главное командование, несмотря на предупреждения, какие ему делались, крепко держались своей мысли о наступлении с Тирольского фронта на юго-восток. Оно не решилось отказаться от внешне столь увлекательной возможности рассчитаться с итальянцами. Особую соблазнительность представляла при этом перспектива работать собственными силами без немецкого совета, который воспринимался как опека.

Когда начальник Генерального штаба по слухам узнал о плане, ему официально не сообщенном, он попытался путем требования присылки самой тяжелой австро-венгерской артиллерии для операции в районе Мааса отклонить австро-венгерское главное командование от его предприятия. Эта тяжелая артиллерия для позиционной войны в Галиции и Италии имела небольшое значение, но для тирольского наступления она была необходима. Однако австро-венгерское командование не пошло на такую отдачу, а поднять вопрос в другой форме казалось неподходящим. Да, в конце концов, это было чисто делом Австро-Венгрии, как она распорядится собственными силами на фронте, который занимала она одна. Союзнику не один раз и решительно говорилось, что ни при каком из его многочисленных проектов обеспеченность Восточного фронта не должна пострадать ни в каком смысле. Поэтому эту-то необходимость, важную для него прежде всех других, он не мог легко потерять из виду. Сверх того можно было надеяться, что такие передвижения войск с одного театра на другой, которые были бы способны нарушать равновесие сил, не должны были ускользнуть от многочисленных германских органов связи, бывших в лагере союзника, и своевременно будут сообщены. В обоих этих ожиданиях начальник Генерального штаба ошибся.

14 мая австро-венгерское главное командование сообщило, что оно, если только позволит погода, имеет в виду повести наступление на Тирольском фронте от Эча до долины Сугано.

В ближайшие дни последовала атака, для которой войска из-за снега уже больше шести недель находились в состоянии ожидания. Вначале они быстро двинулись вперед, хотя им приходилось преодолевать величайшие местные затруднения, а затем и ряд сильных еще в мирное время построенных укреплений. Итальянцы не могли противостоять огню тяжелой артиллерии и сильным ударам собранного здесь цвета австро-венгерских вооруженных сил, пока они оставались еще свежими. В конце мая центр наступления достиг районов Азиаго и Арсиеро. Фланги, конечно, повисли далеко позади. Правый находился на высоте Мори в долине Эча, то есть, по существу, совершенно не продвинулся вперед, а левый, приблизительно, на высоте Стригно в долине Бренты. Атакующие части, слишком слабые для ширины ударного фронта, были теперь истощены. Артиллерии было трудно следовать за ними. Уже 27 мая австро-венгерское Главное командование вынуждено было просить о снятии одной дивизии 12-го австрийского корпуса, бывшего на фронте принца Леопольда, для Итальянского фронта. Так как этот корпус пополнялся исключительно румынами, почему против итальянцев едва ли был применим, и, сверх того осенью 1915 г. показал себя недостаточно надежным, то просьба позволяла сделать роковое заключение о том, в каком тяжелом положении уже стояло дело на фронте боевых операций.

А между тем начались итальянские контратаки. Ведомые превосходными силами, которые частью были взяты из итальянской резервной армии от Виченцы, частью прибыли с Изонцо, они привели наступление к полной остановке. В первых днях июня стало ясно, – еще до того, как началось оживление на южной половине Восточного фронта, – что нельзя было ни продолжать дальнейшее наступление, ни держаться на позиции, выдвинутой клином вперед, ни, наконец, использовать ослабление итальянского фронта на Изонцо, которое наступило здесь по выделении частей на Тирольский фронт. В последнем отношении у австро-венгерского верховного командования возникли даже сомнения, удастся ли удержать собственные позиции на Изонцо, также ослабленные в пользу Тирольской операции свыше всякой меры, если неприятель поведет против них атаку. Но прежде чем из этого неутешительного положения могли быть сделаны нужные выводы, 4 июня в Галиции как гром из ясного неба разразилась беда.

Со времени неудачных наступлений в Литве и Курляндии фронт русских оставался в неукоснительном покое. До начала июня, насколько можно было судить по вполне точным сведениям, которыми располагали главные квартиры Центральных держав, ни одного батальона или батареи не было перевезено с фронта к северу от Припяти на австро-венгерские участки южнее Полесья. И действительно, каких-либо передвижений, достойных упоминания по их размерам, произведено не было. Поэтому можно было прочно рассчитывать, что наши союзники по-прежнему имеют пред собою противника, превосходящего их в самых ничтожных размерах. Более поздние расчеты должны были обнаружить на стороне русских перевес в небольшое количество дивизий. Как бы то ни было, но ни в коем случае не было оснований хотя сколько-нибудь сомневаться в том, что фронт окажется на высоте всякой наступательной попытки со стороны врага, стоявшего в это время напротив. Такой взгляд с большой решительностью высказал штаб группы армий Линзингена, командовавшего северным участком Австро-венгерского фронта. Подобные же убеждения, и притом в сильных выражениях, относительно положения дел высказывал генерал Конрад фон Гётцендорф в беседе, которую он имел в Берлине 23 мая с начальником Генерального штаба.[198]Он полагал, что в Галиции русское наступление с шансами на успех могло бы быть предпринято не ранее четырех – шести недель, после того, как нам стала бы известна его неизбежность Такое время было бы нужно, по крайней мере, для перегруппировки русских сил, что являлось предварительным условием для производства наступления. В несколько тревожном противоречил с этим важным заявлением стояла та выразительность, с которой при этом же случае потребовано было уверение о своевременной немецкой поддержке с севера от Припяти для Австро-венгерского фронта в случае необходимости. Согласие охотно было дано, но с оговоркой, что это последует в том случае, если будут иметь место какие-либо передвижения русских сил с севера на юг. Но прежде чем, однако, обнаружились какие-либо признаки подобных передвижений, не говоря уже о соответствующих донесениях, 5 июня со стороны союзников последовал в немецкую Главную квартиру настоятельнейший зов о помощи.