имея иногда по несколько подружек сразу. Он съезжался с девушкой и одновременно громогласно объявлял, что уже встречается с другой. Алессандру, которую он и Маркетти навестили в Лидо в день пожара (и которая одолжила Карелле 8000 долларов), сменила Елена; ей он сказал, что собирается в отпуск с другой дамой, но сделал это только после того, как практически сразу после знакомства занял у Елены 3000 долларов. К моменту своего ареста спустя полтора года Карелла уже встречался с Ренатой, владелицей магазина мороженого в Креспано-дель-Граппа; отец Ренаты любезно одолжил отцу Кареллы 12 000 долларов. За этот период Карелла купил себе «БМВ» за 25 000 долларов и моторную лодку «Аквавива» за 7000.

В сравнении с ним Массимилиано Маркетти выглядел застенчивым косноязычным увальнем. Светской жизнью он не интересовался, был лишен амбиций и встречался только с одной девушкой, своей невестой.

Поместив двоюродных братьев в перекрестье своего прицела, Кассон проявил себя как невероятно напористый следователь. Он выдвинул против них обвинение не только в поджоге, он обвинил их в попытке убийства – и даже хуже того, в strage, а этот термин означает «бойня», «массовое убийство». Кассон имел в виду то огромное число людей, которые могли погибнуть, если бы огонь перекинулся на жилые кварталы Венеции, что легко могло произойти. Более того, он прямо заявил, что разрабатывает возможные обвинения в адрес еще троих подозреваемых, находящихся пока на свободе: против Ренато Кареллы и двух сицилийских гангстеров – Альери, босса мафии в Палермо, который, предположительно, хвастался, что подожжет «Ла Фениче», и человека, который, вероятно, помогал ему, – Карло Греко.

Ренато Карелла покинул театр по меньшей мере за два часа до пожара и, вероятно, не принимал непосредственного участия в поджоге. Кассон подозревал, что, возможно, он осуществлял связь своего сына с неустановленными людьми, для которых уничтожение театра могло обернуться весьма крупным доходом. Самыми вероятными подозреваемыми для Кассона были компании, надеявшиеся сыграть значимую и выгодную роль в восстановлении театра.

Таким образом, параллельно сосуществовали две версии поджога: версия малого пожара, согласно которой, два кузена, действуя заодно, попытались устроить небольшое возгорание, чтобы избежать уплаты штрафа в 7500 долларов, и версия тотального уничтожения «Ла Фениче», согласно которой двоюродным братьям тайно заплатили за то, чтобы они спалили театр дотла. Кассон позволил себе роскошь разрабатывать обе версии одновременно.

Этот поворот к версии поджога вызвал невероятное чувство облегчения у четырнадцати человек, которым Кассон предъявил обвинение в преступной халатности, но радость их была недолгой и преждевременной. Не прошло и нескольких дней, как Кассон заявил, что будет продолжать расследование причин халатности. Даже если пожар явился делом рук поджигателей, утверждал он, халатность создала условия, которые сделали невозможным успешную ликвидацию пожара. В любом случае, если бы Кассону не удалось доказать поджог, он мог вернуться к более простому и легко доказуемому обвинению в преступной халатности.

– Я никогда не исключал возможности поджога, – сказал мне Кассон вскоре после произведенных им арестов. – Я подал специалистам письменный рапорт с самого начала; в рапорте я утверждал, что не следует пренебрегать версией поджога. Но специалисты упорно продолжали твердить: «Халатность, халатность, халатность». Время от времени я спрашивал: «Что насчет поджога?» – а они отвечали: «Халатность».

Мы встретились в кабинете Кассона в построенном в пятнадцатом веке здании Трибунала у подножия моста Риальто. Интерьер здания был хаотично перестроен и разделен на множество небольших помещений. Извилистые коридоры были уставлены металлическими шкафами, заваленными грудами юридической документации, что создавало впечатление захламленного склада. Окна кабинета Кассона выходили на Гранд-канал, но обстановка помещения была убогая, а само оно больше походило на съемные апартаменты, чем на центральный офис, где находится мозг главного ведомства по борьбе с преступностью.

– Когда же, в конце концов, специалисты решили, что это был все же поджог, – продолжил Кассон, – мне пришлось скрупулезно изучить протоколы всех проведенных за прошедшие месяцы допросов в поисках улик и зацепок.

– Вы нашли нечто, позволившее совершить прорыв? – спросил я.

– Первое, что я проверил, – ответил Кассон, – это утверждение Энрико Кареллы о том, что после того, как он и его двоюродный брат покинули театр, они пошли в бар «Театр “Ла Фениче”» в соседнем доме выпить коктейль, а затем поехали в Лидо. Вам это может показаться глупостью, но мне захотелось узнать, действительно ли они были в баре и пили «Апероль шприц». Я пошел в бар и спросил об этом у бармена, который работал в ночь пожара, и он сказал мне, что в тот вечер заведение было закрыто. – Кассон скромно улыбнулся. – Я немедленно позвонил одному из других электриков, и он подтвердил историю с баром, но я поставил его перед фактом, что в ту ночь бар не работал. Он дал задний ход и признался, что солгал. Потом он рассказал, что на следующий день после пожара Карелла попытался убедить всех электриков придерживаться одной и той же версии событий, которую следует рассказывать в полиции. Карелла созвал всех на встречу, чтобы поговорить об этом; один раз они встретились в пиццерии на площади Сан-Марко, а в другой раз в доме его подруги в Лидо. Он хотел, чтобы все говорили, будто они все вместе ушли в половине восьмого, то есть раньше, чем на самом деле.

Кассон сделал паузу, чтобы оценить, насколько я понял важность временного интервала.

– Только человек, устроивший пожар, – сказал он, – мог знать, что уход из здания за час до пожара освобождает от подозрений.

Когда внимательно изучил их высказывания, я понял, что Карелла и Маркетти противоречили друг другу. При раздельном допросе они показали, что поднялись в раздевалку вместе, но по их показаниям выходило, что они поднимались наверх разными путями.

Время, которое они упоминали, часто противоречило фактам. Например, Карелла сказал, что приехал домой к подруге в четверть десятого. Но регистрация телефонных звонков свидетельствует о том, что она звонила ему в девять часов двадцать одну минуту, когда он, по его словам, уже находился у нее. Зачем ей было звонить, если он был рядом?

– Но не мог ли Карелла просто ошибиться, вспоминая время? – спросил я.

– Такое возможно, – согласился Кассон, – однако со временем есть и другие нестыковки. Например, Карелла говорил, что узнал о пожаре от друга, который позвонил ему, услышав эту новость по телевизору. Мы проверили. Первое упоминание о пожаре по телевидению прозвучало в десять часов тридцать две минуты, но в десять двадцать девять Карелла позвонил в пожарную службу и спросил, верно ли, что «Ла Фениче» горит. Самое меньшее за час до этого он позвонил одному из своих рабочих и оставил ему загадочное сообщение, спрашивая, не оставил ли тот на работе горящую паяльную лампу. Тот рабочий в течение