душу знакомым жалом вонзается тревога. Мне опять не удалось оправдать его ожиданий.

«Нет, – говорю себе я, – на этот раз это он не оправдал моих ожиданий».

Потом сажусь рядом с Ирвином и с силой захлопываю дверцу, отгораживаясь от пустыни, от прошлого, от моих чувств.

– Поехали.

В тот самый момент, когда он нажимает на газ, из дома выходит Мия. Ее рот тут же превращается в букву «о», она бросается за нами с таким видом, будто может догнать машину. В зеркало заднего обзора я вижу, как она ахает и стирает со рта песок. Потом медленно скукоживается, становится все меньше, исчезает, и вокруг нас остаются лишь дорога да безбрежная, до самого горизонта, пустыня.

В Сьело мы возвращаемся черепашьим ходом, вовсю воюя с жарой. Из-за разгулявшегося ветра видимость оставляет желать лучшего. Кондиционер в «шевроле» сломан, но если открыть окно, то в салон за несколько секунд набьется туча мелкого пустынного песка. Я на собственном опыте знаю его способность проникать куда угодно – в уши, волосы, в нижнее белье и даже под язык. Поэтому окна мы держим закрытыми, а сами жаримся, как на сковороде. В углублениях пластикового сиденья подо мной собираются холодные лужицы пота.

Меня переполняет тревога, от которой грозит остановиться сердце. От подозрения, что я сама себя погубила, становится только хуже.

Помимо моей воли в голове без конца крутятся мысли о Джек, о том, как она сидела на том самом месте, где сейчас сижу я, решив бежать из дома с практически незнакомым человеком. Неужели ей не было страшно, когда за ее спиной вдали все больше терялись знакомые края? Неужели не порывалась вернуться обратно? Это было всего два года назад, но мне кажется, что с тех пор прошла целая жизнь.

«Ирвину надо было лучше себя с ней вести, – думаю я, – и сразу понять, что к чему». Но в этот самый момент он опять мчит по дороге из Сандайла, увозя одну из нас на пассажирском сиденье. Почему бы ему не оставить нас в покое? В голове звучит голос Джек: «Я думала, может, с момента нашей последней встречи он изменился, но потом поняла, что нет». Да как мне на ум могло прийти родить от него ребенка? Не иначе как в мозг опять впился Сандайл с его пустынным ветром.

Мы подкатываем к моему общежитию. На ступенях сидит моя соседка по комнате, а рядом с ней еще две девочки, которых я знаю в лицо, – обмахиваются от зноя и без конца прикладываются к холодным алюминиевым банкам «Таба». Я вижу на розовых баночных боках капельки конденсата.

Ирвин наклоняется вниз включить радио. Не хочет, чтобы кто-то увидел его лицо, когда я буду выходить из машины. В меня вонзает стрелы гнев. Какого черта он тогда подъехал к самому входу моего общежития? Грохнув дверцей, я достаю из багажника чемодан. Девчонки с интересом на меня пялятся. К приторно-сладкому аромату газировки примешивается запах бурбона.

Я наклоняюсь к окошку и машу рукой, веля его открыть. Он тянется к ручке, и стекло с хрустом опускается, выплевывая параллелограмм перегретого воздуха. Нырнув в раскаленный салон, я чуть не прижимаюсь губами к его уху и говорю:

– Мы с сестренкой перебросились парой фраз.

Глаз он не поднимает, но его ухо приобретает ярко-пунцовый цвет. Потом без лишних слов заводит двигатель и срывается с места. Я едва успеваю выдернуть из окна голову. Меня мажет по щеке поднятым им вихрем.

Я стою в пыли, прижимая к груди чемодан. Потом вслух произношу:

– О господи. Он действительно с ней переспал. Боже милостивый.

Я же помню, как ночью его не было рядом. Тогда это показалось мне игрой воображения, но теперь обернулось суровой действительностью. Правда словно полосует мне горло, хотя где-то глубоко внутри я, вероятно, догадывалась и раньше, иначе не заставила бы его привезти меня сюда, толком ничего не объяснив. Теперь я точно знаю – он бы бросил меня в пустыне.

Мне приходится приложить неимоверные усилия, чтобы сделать вдох. В голове кружится мысль: «Джек ни в чем не виновата, у нее проблемы с головой». Но эмоции лупят по внутренностям не хуже молотков. А существует ли вообще предел, за который она не выйдет? Я думала, что мое возвращение в Сандайл, равно как и шоу, которое мы с Ирвином закатили, предназначалось для Фэлкона и Мии, но, как оказалось, ошибалась. Теперь мне понятно, что моей целью была Джек. Именно она неизменно выступает в роли моей публики. И всегда обставит меня в любой игре.

Впрочем, несмотря ни на что, из какого-то закоулка души все равно шепчет тихий голосок, что сестра поступила так единственно из любви ко мне.

У меня слезятся глаза – сначала кажется, что от песка и пыли, потому как плакать не хочется: рыдания затаились где-то внутри. Я сижу на раскаленном асфальте, хотя и не могу сказать, как там оказалась. Соседка по комнате протягивает мне банку «Таба».

– Первый парень, который тебя обидит, на самом деле оказывает тебе огромную услугу, – вещает она.

– Небольшую услугу… – говорю я, подражая ее легкомысленным интонациям.

При этом подозреваю, что, стоит мне выпустить наружу подлинные чувства, как они уничтожат меня, сожрут и сожгут, как искра ворох сухих листьев.

– Будем надеяться, на деле ему и в голову не придет мне помогать.

От этих моих слов она хохочет. Я беру у нее банку и делаю из нее приличный глоток. Кофеин дает пинка не хуже лошадиных копыт. Сердце трепещет дробными ударами. Бурбон кружит мне голову и лижет мозг. Привкус выдохшейся газировки во рту сменяется резким холодом «Таба».

– Спасибо, – говорю я, вспоминаю, как ее зовут, и повторяю: – Спасибо тебе, Эйжа.

– Не за что, – отвечает она, обнимая меня за плечи, – вставай, а то развалилась здесь прямо на дороге. Садись лучше к нам.

Она осторожно меня поднимает и усаживает рядом с ними на ступеньки. Теперь меня обнимают уже несколько пар рук. Ничего приятнее я в жизни не испытывала. Но это становится последней каплей: я упираюсь головой в колени и реву. Но хуже всего другое: я непонятно каким образом понимаю, что поступила правильно. Ирвин – скотина, и без него мне наверняка будет лучше. Но от этого почему-то еще больнее. У меня больше нет ничего, ни Ирвина, ни Джек, ни Фэлкона, ни Мии, ни Сандайла. Все, что мне было дорого, я бросила в костер.

Эрроувуд

Наблюдательную комнату над океаном заливал солнечный свет. Парты и стулья отбрасывали длинные, похожие на пауков тени.