Заговорили о Вольтере. Многие знали его. И все узнали отрывок из его философской повести «Царевна Вавилонская», посвященный мадам Жоффрен и ее салону… Затем разговор естественным образом перешел на книги о Востоке. Алина насторожилась. Внезапно она подумала, что здесь могут найтись люди, имеющие некие реальные сведения о Персии, Багдаде и даже о таинственной Черкессии! Кто-то спросил Алину, не хочет ли она спеть какую-нибудь песню своей родины. На глазах девушки появились слезы. Ее щеки вспыхнули, она опустила голову…

– Оставьте бедную девочку в покое! – громко сказала маркиза.

Все должны были понять, что прекрасной Алине тяжело вспоминать о покинутой родине! На самом же деле она едва не расплакалась, потому что подумала о возможном разоблачении своего обмана. Ведь если бы ее разоблачили, она навсегда бы лишилась общества мадам Жоффрен, маркизы, их друзей и гостей…

Иногда в голову приходили мысли о дальнейшем жизнеустройстве… Что с ней будет дальше? А когда она состарится, что с ней будет?.. Она поделилась этими грустными и тривиальными мыслями с Ван-Турсом-Эмбсом. Но он не разделял ее опасений…

– …Если уж мы решили жить этой жизнью неприкаянных бродяг, то стоит ли сожалеть об утраченных возможностях, стоит ли жалеть себя? Таких, как мы, немало. А до старости еще далеко. Ты еще можешь выйти замуж, а я… быть может, когда-нибудь я вернусь в Гент…

Она немного удивилась таким его словам, но нашла их интересными, хотя не считала Ван-Турса интересным ей человеком…

С некоторых пор в салоне мадам Жоффрен стали много говорить о польских событиях и частенько поминали какого-то Огинского…

Эти разговоры смущали Алину, то есть Елизавету, ярко пробуждали воспоминания о детстве, о Михале, о пинчукских песенках… В свое время мадам Жоффрен побывала в Польше[55]и охотно делилась впечатлениями от поездки. Она говорила об этой поездке, как о путешествии в дальнюю экзотическую и опасную страну. Алина подумала насмешливо, что для мадам Жоффрен Польша не менее экзотична, нежели сказочная, никогда не виданная Персия!..

– …Вольтер писал мне из Ферне в Варшаву, он называл мою поездку эпохальным событием для всех мыслящих людей Франции!..

Мадам Жоффрен не была хвастлива, но нельзя же было не похвастаться вниманием самого патриарха!..

– Если выбирать между мнением Вольтера и мнением мадам Деффан, то, конечно же, стоит пренебречь именно мнением мадам Деффан! – заявила маркиза.

Мадам Жоффрен осталась недовольна репликой дочери. Мадам Жоффрен не любила, когда ей напоминали о ее своего рода «конкурентке», хозяйке другого известного парижского салона, той самой мадам Деффан…

Алина была счастлива. Она видела в доме мадам Жоффрен Фонтенеля, Мармонтеля, Дидро и д’Аламбера. Она внутренне трепетала при виде Монтескье[56], ведь он мог узнать в толках о ней иные эпизоды из своих «Персидских писем»! Но он не узнал. Тогда-то она и подумала, что вряд ли ее разоблачат, потому что разоблачают, когда ставят своей целью разоблачение! А покамест никто не ставил своей целью разоблачить ее…

Алина привыкла проводить время на улице Сент-Оноре, в уютном, таком обжитом доме мадам Жоффрен, которая, хотя и обладала, по словам своей дочери, «душой Александра», то есть Александра Македонского, но более всего на свете любила домашний комфорт!

В конце концов мадам Жоффрен даже предложила Алине называть ее: «chére maman»[57]. Алина поблагодарила, хотя предпочла бы так называть не мадам Жоффрен, а маркизу!

Мадам Жоффрен любила намекать на свои особенные знания о Польше и, в частности, о последнем короле Польши, Станиславе-Августе Понятовском… Многие гости включались в разговор. Алина узнала о Польше куда более, чем знала прежде. Мадам Жоффрен в своих речах о Польше и поляках не отличалась последовательностью. Она то сожалела о разделе Польского королевства, а то вдруг заявляла, что поляки «заслуживают быть покоренными»!..

– …Мой друг Вольтер недаром твердит о поляках как о нетерпимых фанатиках! Русская императрица собственноручно писала фернейскому патриарху об этой нетерпимости. Она, равно как и Мария-Терезия, приносит цивилизацию в эту страну!..

Но сам Дидро, не так давно возвратившийся из Петербурга, русской столицы[58], иронически заметил мадам Жоффрен, что едва ли Россия способна цивилизовать какое бы то ни было государство…

– …Я полагаю, что и сама Россия никогда не будет цивилизована! Слишком обширные пространства и отсутствие дорог не позволяют управлять страной из единого центра. Зимы чрезвычайно суровы и располагают население к лености и пьянству. Иноземные ученые просто-напросто вянут в ужасном климате, словно экзотические растения на морозе. Лучшее, что может случиться с Российской империей – это ее крушение, распад на дюжину мелких государств, тогда порядок, наведенный в одном из них, послужит примером для других!..

Елизавете, то есть Алине, было не по себе. Она впервые услышала, что старый философ бывал в далекой России. Она даже готова была пожалеть о том, что желая прибавить облику Али Эмете более экзотичности, она выдумала княжество Волдомир. Само это слово «волдомир» сложилось у нее случайно, потом она поняла, что сложилось это слово из двух других слов: из слова «miroir» – «зеркало»[59]и из странного слова «Валдо», вычитанного ею в какой-то книге, это был некий Петрус Валдо, основавший антипапистскую секту вальденсов… Она бросила быстрый взгляд на старого философа, завладевшего общим вниманием. Вдруг она спокойно подумала, что наверняка он мало что знает об огромной России. «Надо быть смелее! – убеждала она себя, внутренне усмехаясь, в то время как ее лицо оставалось серьезным. – Courage, а не horreur!..[60]

Она поднялась с видом взволнованности, приблизилась к философу и спросила трепетным голосом, не бывал ли он в княжестве Волдомир… Тут же она поняла, что фактически не рискует… Но ей было любопытно, скажет ли он правду! Она не сомневалась в том, что никакого княжества Волдомир не существует в природе![61]

Господин Дидро обернулся к ней. Он уже знал, кто эта девочка. И он сказал правду, потому что в очень многих случаях вовсе не был склонен лгать. Он смотрел на Алину, любуясь ею, и сказал несколько задумчиво:

– Нет! – даже и резко, – такого княжества я не знаю.