Общий разговор и перешел на Польшу. Она должна была делать вид, будто для нее эта тема почти внове, но ощущала, как сердце забилось чаще. Говорили о дурном отношении к полякам…

– …и это несмотря на Станислава Лещинского и королеву Марию!..[63]

Тотчас было сказано некоторое число похвальных слов о супруге короля, которую непринужденно называли «прелестной полячкой»… Упомянули «Рассуждения о правлении в Польше» и, разумеется, обсудили некоторые стороны трудов и натуры Руссо… Михал Огинский молчал. Он не смотрел на нее, поэтому она могла позволить себе рассматривать его. Он был еще очень молод, но явно хотел казаться старше, она, напротив, гляделась совсем юной, совсем девочкой, но на самом деле была гораздо старше, только этого никто не замечал. Михал Огинский улыбался и наслаждался сначала супом из цветной капусты, затем щучьим филе, спаржей, зеленым горошком, жарким… Он приложил ко рту салфетку и деликатно поблагодарил, когда престарелый Фонтенель упомянул с большою похвалой о Копернике… Мадам Жоффрен спросила Огинского:

– Когда же мы снова увидим среди нас графа Виельгорского? Я помню, как он успешно склонял Шуазеля к поддержке вашей Барской конфедерации и если бы министерство Шуазеля не пало…

– Графа сейчас нет в Париже, – произнес Огинский любезно.

* * *

Больше нельзя было терпеть, да она и не намеревалась терпеть! Она подошла к нему, когда вышли из-за стола и перешли в гостиную, куда подали кофий. Посмотрела косыми и темными-темными глазами. Она сама дивилась, но, впрочем, она часто сама себе удивлялась, и вот и теперь удивлялась, откуда в ее голосе эта отчаянная страстность, легкая хрипотца и нотки повелительности. Сейчас она нисколько не походила на трогательную девочку. Она попросила его, чтобы он проводил ее в своей карете до гостиницы, она приехала в наемной карете.

– Я отпущу карету, – сказала она, то есть она эту самую наемную карету и имела в виду. И она и не просила, она приказывала.

Ночью она снова чувствовала себя девочкой, девочкой, которая играет с его длинным, нежно-теплым, гладким мужским телом, так серьезно и радостно, как может играть девочка с новой, прекрасной и уже любимой куклой…

* * *

Богатый торговец Понсе и банкир Маке продолжали кредитовать Шенка и Эмбса. Огинский и Алина, не сговариваясь, скрывали друг от друга свое прошлое, у Огинского, впрочем, в достаточной степени ясное. Но ни о его ясном, ни о ее неясном прошлом они не заговаривали. Маркиз де Марин и граф Рошфор де Валькур также вскоре появились в салоне мадам Жоффрен. Первый оказался неким обломком прошлого, аристократом, наклонным к изысканной вежливости и прихотливо-изящной фривольности в речах и манерах. Он частенько припоминал всевозможные галантные анекдоты, однажды, к примеру, рассказал о мадам Дюбарри некоторые комические подробности ее ранней юности, проведенной ею на парижских улицах. Но это был человек уходящего времени, времени Луи XV, которое уходило вместе с дряхлеющим королем. К власти во Франции должен был прийти, после смерти деда, его внук, женатый на очаровательной австрийской принцессе, одной из дочерей рассудительной Марии-Терезии[64]. Но покамест король был еще жив и о его преемнике де Марин не говорил. Второй, то есть граф Рошфор, являлся гофмаршалом владетельного князя Лимбурга и находился в Париже по делам своего государя. Но о государстве патрона Рошфора Алина и не слыхивала. Де Марин, по слухам, был совершенно разорен и давно жил в кредит. Эти слухи были, надо сказать, правдивы, но в Париже слишком многие жили в кредит. Алина уже знала, что очень нравится Рошфору. Мнимый Эмбс и фон Шенк проявили интерес к де Марину, несмотря на компрометирующие о нем слухи. Он шутя называл их «господами, одетыми в черный драп». Они облачались в черное, когда желали выглядеть солидными. Сам де Марин носил только гладкий велюр. Довольно скоро Алина разобралась в замыслах своих уже давних спутников. Фактическая бедность де Марина вовсе не занимала их, но они считали, что принцессе Али Эмете отнюдь не повредило бы наличие свиты, в своем роде маленького двора во главе, допустим, с министром, старым парижским маркизом. Кстати уж, была заплачена часть долгов де Марина, что могло послужить залогом его дальнейшего благосостояния в обществе персидской принцессы. Не то было с Рошфором, который вскоре обнаружил самые серьезные намерения, предложив Алине законный брак. Она отказала ему. Ее роман с Огинским уже ни для кого не был тайной. В салоне мадам Жоффрен добродушно подшучивали над влюбленными. Ее дочь заботливо и с некоторой грустью заметила графу Огинскому:

– Не разбейте эту фарфоровую пастушку, Мишель!

– Я привык бережно обращаться с безделушками, – парировал молодой человек.

Шенк и Эмбс попытались было протестовать, полагая, что роман их подопечной вовсе не в их интересах. Но когда Шенк пригрозил, что они могут оставить ее или даже разоблачить, она расхохоталась, как она это умела:

– Да пусть, пусть!.. – приговаривала она сквозь смех. – Вообще-то это вы зависите от меня, а не я – от вас!..

Но все трое примирились между собой. Шенк и Эмбс признали право Алины на удовлетворение некоторых интимных потребностей ее натуры; она, в свою очередь, громко удивлялась тому, как они не понимают, что ведь и не в ее интересах расставаться с ними.

Об Огинском она теперь хорошо понимала, что он всего лишь недолгая замена Михалу. На самом деле никто не мог заменить Михала, это было так просто!..

С Рошфором не было так просто. Кажется, он хотел получить ее, как может мужчина хотеть получить желанную женщину. Сильное желание обостряло его чутье. Он уже понимал, что красавица Алина старше, чем кажется, что она именно женщина, опытная в телесной любви женщина, но в этом, пожалуй, он ошибался, потому что она была наделена способностью забывать и начинать сначала… Она отказывала Рошфору уже несколько раз.

– Кто вы?! – спрашивал он почти в бешенстве.

– Вы знаете, – отвечала она двусмысленно, потому что он мог догадаться, конечно, мог догадаться, что она отнюдь не персидская принцесса.

Он не понимал, то есть он говорил ей, что не понимает, почему она отказывает ему. Он говорил ей, что даст ей имя и положение. Она отвечала, что у нее есть имя и…

– …возможно, я еще верну себе то положение, которого достойна. – Она чувствовала уверенность, была уверена в своих словах. Он говорил, что не понимает ее.

– Вы, кажется, подозреваете меня во лжи? – Она смотрела в его лицо с презрением.

Он вдруг говорил, что овладеет ею, овладеет силой! Тогда она отвечала грубо, высокомерно:

– Только попробуй!..