– Мне нужны арфа и клавесин!.. – Она с досадой объясняла ему, что струны и клавиши должны знать чьи-то одни пальцы, то есть пальцы одного человека… – Иначе инструмент может совершенно расстроиться!..

Когда привезли клавесин и арфу, он вдруг выразил беспокойство о ее руках. Он тронул струну, сказал, что струны очень туго натянуты…

– Я не хочу, чтобы ваши пальцы огрубели…

Как будто ее пальцы являлись его собственностью!

Она пожала плечами, а что еще оставалось?!.

– Вы напрасно беспокоитесь, Дитрих! Я употребляю мягчительные мази…

То, что она теперь не находилась в телесной связи ни с Шенком, ни с Эмбсом, он же – Ван-Турс, исправило многое в ее отношениях с этими мужчинами. Исчезла нервность, заставлявшая ее прежде грубить и явно досадовать. Теперь она была спокойна и притворялась, будто уже догадалась об их планах относительно ее дальнейшей жизни. Она понимала, что нужна им, и потому держалась сдержанно и с достоинством. Эту манеру сдержанного достоинства она усвоила уже давно.

Наряды и музыка развлекали ее. Она снова и снова садилась за клавесин, играла сюиты Генделя, недавно ею разученные…

Шенк нанимал открытую карету, она ехала в Гайдпарк, карета проезжала по аллеям, провожаемая мужскими взглядами, но к подобному эскорту Елизавета привыкла давным-давно…

Поразмыслив, она решила, что Шенк просто-напросто показывает ее, но… зачем? Чтобы подороже продать? Но будь у него такая цель, он бы уже давно сыскал покупателя! Эмбс в сговоре с Шенком. Чего же они все-таки хотят? Она думала о том, чтобы поговорить откровенно…

* * *

Елизавета сидела в гостиной, раскладывая по своему обыкновению пасьянс. Шенк занял большое удобное кресло. Только что ушел очередной странный гость, молчаливый банкир, которого она некоторое время занимала светской беседой о театре и, в частности, об опере. Шенк вышел проводить гостя, простившегося учтиво с очаровательной Тремуйль. Елизавета в легких туфельках пробежала на цыпочках к двери, ведшей в прихожую. Она хотела расслышать хотя бы несколько фраз, которые могли бы пролить свет на намерения Шенка в отношении ее. Но расслышала она только окончание фразы, произнесенной банкиром. Он говорил, что готов поверить Шенку, но бумаги все же… Она легко догадалась, что банкир готов поверить Шенку, если тот представит необходимые бумаги. Какие? Должно быть, удостоверяющие происхождение Елизаветы? Какое происхождение?!.

Она почувствовала, что Шенк смотрит на нее. Это был оценивающий взгляд. Но зачем он пытается оценить ее?

Надо было начать разговор. Возможно, Шенк хотел, чтобы она заговорила первой. Она и заговорила:

– Я уже несколько дней не вижу Ван-Турса. Что произошло?

Кажется, она невольно сделала верный ход, то есть начала разговор именно так, как и следовало начать.

– Не называйте его Ван-Турсом, помните, что он – барон Эмбс! Я же не называю вас на «ты» и Катриной, или как там вас зовут на самом деле? – Слова его были словами раздраженного человека, но произнес он эти слова спокойно и даже властно.

– Я ведь тоже не знаю, кто вы, Дитрих фон Шенк, или кто-то другой! – Она сказала это только для того, чтобы отстоять свою независимость. Ей было все равно, кто такой Дитрих фон Шенк…

Он не ответил ей очередной колкостью, а внезапно накинулся на англичан:

– …Молодые люди получают отвратительное образование, которое заключается преимущественно в этой ужасной уверенности в том, что все английское – правительство, нравы, вкусы – является лучшим в мире! Игроки, развратники – вот они, английская знать! А купцы и финансисты скупы, как последняя рыночная торговка в Гамбурге! Англия – невозможная страна! Лондон – невозможный город!..

Теперь наступило самое время спросить, почему же Лондон все-таки невозможный город! Да ей это было почти понятно: Лондон – невозможный город, потому что здесь Шенк не сумел осуществить некоторые свои намерения относительно Елизаветы, она же – Тремуйль!

– Но где же все-таки Эмбс? – спросила она даже и озабоченно, хотя не предполагала, что с Ван-Турсом может случиться какая-нибудь особенная беда.

Она ожидала со стороны Шенка уверток и умолчаний, но он неожиданно отвечал прямо:

– Я полагаю, барон Эмбс уже едет в Париж. Мы также скоро должны выехать. Он приготовит все к нашему приезду…

Она смешала карты на столике и посмотрела на своего собеседника, на его несколько полноватое лицо. Она подумала, что внешность его скорее итальянская, нежели немецкая. Он был похож на шатена-итальянца… Надо было говорить прямо!

– Вам не кажется, Дитрих, что пора уже рассказать мне о ваших планах, которые, как я понимаю, имеют отношение ко мне!..

Он поколебался, прежде чем говорить.

– Ваша внешность отличается необычными чертами, – сказал он. И замолчал.

Она тотчас поняла, что это вовсе не был комплимент. Они сейчас разговаривали не как дама и кавалер, но как люди, намеревающиеся делать общее дело.

– Ничего необычного я в своей внешности не замечаю. Разве что косые глаза! – Она подумала, что ее внешность может смотреться вполне заурядно в еврейских кварталах многих германских городов.

– Я думаю, вы похожи на турчанку, – вдруг произнес он.

– Может быть, – она говорила осторожно. – Я не видала турчанок… – Зато она видала татар и знала, что вполне возможно и ее принять за татарку… Она продолжала: – Я догадываюсь, что мы просто-напросто бежим из Лондона, потому что вы задолжали немало денег…

– …потраченных на ваши прихоти и наряды! – закончил он.

– При чем тут моя внешность, якобы турецкая? Чего вы хотите? Объясните прямо. Я покамест не могу понять вас… – Она и вправду не понимала его.

Но он не решался все же говорить прямо и какое-то время молчал. Молчала и она, не торопила его. Теперь ей надо было смотреть на него предельно доброжелательно. Она собралась с силами и придала своему лицу выражение внимательной ласковости, участия… Это подействовало.

– Обращаясь за ссудой, я выдавал себя за вашего поверенного, а вас – за турчанку знатного происхождения, принужденную бежать из своей страны вследствие беспорядков…

Он, кажется, ожидал от нее возгласов изумления или протеста. Но она только спросила:

– А что, в империи турок действительно произошли какие-то беспорядки? – Она спрашивала серьезно.

– Возможно, – он перенял ее серьезность. – Я что-то слышал о землетрясении… А беспорядки… Почему бы и не быть беспорядкам?..

– Почему бы и не быть? – повторила она. – И вам верили?

– Я говорил, что ваши родственники, оставшиеся в турецких землях, должны переслать вам достаточные средства, золото…

– Но вам не поверили? – допытывалась она.

– В итоге – да.

– Им нужны были бумаги?