расходится, выпуская на поверхность гигантское животное, которое растет, как башня, принимая форму тарелки. Его тело гладкое, живот рифленый, ребристый, как корпус шлюпки. Огромный рот напоминает глотку пеликана, рядом расположен крошечный ярко-синий глаз. Вот появляются то ли крылья, то ли весла, ах нет, это гигантские ласты. Морда усеяна бородавками: наверное, рачками или моллюсками. Это же кит! Он поднимается на хвосте, слегка подгребая то вперед, то назад, улыбаясь им, как будто говорит: «А вот и я, здравствуйте!» Кит совершенно белый. Белый, как молоко. Белый, как голубь мира.

И вдруг снова бесшумно уходит под воду.

— Папа, — шепчет Оушен. — Это был кит?

В глазах Гэвина стоят слезы.

— Да, детка, настоящий кит.

— Это был Моби Дик!

Он смеется:

— Может быть… я не уверен… Да.

— Это кит капитана Ахаба?

— Нет… не тот. Другой кит.

— Такой же?

— Да! — Господи, у него в голове помутилось, он ничего не соображает. — Да! Нет! Не знаю. Детка, я в жизни не видел ничего подобного. Ой, смотри!

Белый кит снова всплывает на поверхность, теперь он не стоит, а лежит, наполовину погруженный в воду. Он немного качается на волнах, и вдруг они отчетливо видят, что он смотрит на «Романи», его глаза устремлены на них, стоящих в кокпите. Он с любопытством рассматривает их, он явно заинтересован.

Гэвин не находит ничего лучше, как помахать киту рукой. Оушен тоже с энтузиазмом машет рукой.

Такое состояние было у него, когда рождались дети: выплеск серотонина, погружение в полное, бесконечное, бессмысленное счастье. Такие состояния случаются в жизни крайне редко, может быть, всего несколько раз… Но это морское существо знает многое о любви и счастье. Кит смотрит на них и кивает головой.

А затем они слышат нарастающий звук, пронзительный, ультразвуковой стон. Он исходит от кита — это его песня.

— Папа, кит с нами разговаривает?

— Да.

— Что он говорит?

— Киты поют, моя любовь, поют друг другу, чтобы найтись в бесконечных морских просторах. В основном они живут под водой, там и разговаривают, но иногда их слышно даже сверху, с яхты.

— И теперь кит поет свою песню нам?

— Возможно, почему бы ему не спеть нам?

Кит погружается поглубже в воду, все так же не сводя с них глаз, продолжая низкий стон, напоминающий перебирание струн на арфе, то восходящий вверх до кошачьего мяуканья, то переходящий в резкий самурайский крик. Это — горбатый кит-альбинос, самец, потому что поют только самцы. Вот он ныряет, прорезая воду длинным телом, уходит на глубину, машет хвостом, как бьющий копытом норовистый конь. Снова взмывает вверх и рушится обратно. Исчезает. Но Гэвин чувствует, что кит не уплыл далеко, что он где-то рядом. Они слышат из-под толщи воды его песню: «Где ты, любовь моя? Отзовись!»

Кит сопровождает «Романи» на юг, а они с Оушен так и стоят на палубе, зачарованные, наблюдают за игрой морского создания: в основном кит плывет рядом, но иногда хулиганит — подплывает к борту и хлопает по воде плавником, пуская волну, от которой яхту качает. То отстает, то снова обгоняет их. Кит-альбинос полдня проводит в их компании, кружа вокруг яхты, выпрыгивая из воды и переворачиваясь в воздухе, пуская водяные фонтанчики и мяукая, как котенок или как обуянный горем человек.

ЧАСТЬ ПЯТАЯ

НЕУТОМИМЫЙ

Глава 22

ЯБЛОКО СОДОМА

Они прибывают в Сан-Кристобаль, самый восточный из островов архипелага, сразу после полудня. Из-под завесы облаков сыплется мелкий, редкий, мягкий дождь. Гавань заполнена яхтами и рыбачьими лодками, и Гэвин бросает якорь за этой небольшой флотилией.

Они с Оушен очень устали, измучены морем и ветром, исколоты острыми солнечными лучами. Все эти дни оно безжалостно жгло их, несмотря на легкие дождики, а ближе к земле стало еще жарче. Оба черные от загара, у обоих изменился взгляд: теперь они смотрят вдаль широко распахнутыми глазами, как настоящие моряки. И почти не разговаривают.

Столица Галапагосских островов, Пуэрто-Бакерисо-Морено, расположена именно на этом острове и печально известна строгостью прохождения таможни, так что они обязаны без промедления явиться на паспортный контроль. Но они не торопятся, вяло сидят в кают-компании, пережидая дождь, перекусывают бутербродами с сыром и салями.

В салоне по-прежнему пахнет псиной, белая шерсть Сюзи покрывает все поверхности, ее запах лезет в ноздри. На полу все так же стоит ее плошка с водой. В последние дни они чувствуют, что устали друг от друга, ходят мрачные, как в воду опущенные. Конечно, Гэвин понимает: потребуется немало времени, чтобы смириться с потерей. Все домашние питомцы стареют, умирают, иногда их даже приходится усыплять, их хозяева горюют, чувствуют пустоту. Но Сюзи умерла не от старости: в расцвете сил упала за борт, утонула… Это и его пробрало до глубины души, поразило в самое сердце. Ведь Сюзи пережила наводнение, столько раз ходила с ним вместе под парусом. Что он может теперь сказать Оушен, как утешит ее? Все случилось так быстро, и да, частично и он виноват в ее гибели — надо было держать собаку на привязи.

Говорят, животные заполняют пространство между людьми и Богом. Два дня, прошедшие после гибели Сюзи, иссушили их души, наполнили страхом перед океаном. Все стало зыбко, небезопасно. Кому они могут доверять теперь? Морю? Точно нет. Своей яхте? Не уверены. Может ли Оушен доверять ему? А сам-то он может доверять себе?

И вот перед ними лежит земля, черная, запекшаяся остывшей лавой, скрюченная, колючая. Мелвилл назвал эти места «яблоками Содома», такими отвратительными они ему показались. И все-таки именно сюда они стремились и добрались несмотря ни на что! На этот архипелаг, лежащий в самом сердце океана, омываемый тремя морскими течениями, такими сильными, что когда первые мореплаватели достигли его берегов, им показалось, что сами острова дрейфуют.

Он надувает шлюпку, спускает на воду.

— Смотри, папа!

— Что там, ду-ду?

А вот что. Море просто кишит ими — пухлыми, усатыми, бесстрашными, добродушно взирающими на мир круглыми черными глазами. Их темно-коричневый, с золотистой опушкой мех лоснится, собачьи морды улыбаются. Они похожи на откормленных лабрадоров.

Гэвин переносит Оушен через перила, опускает в шлюпку. Она совсем ничего не весит сейчас. Все, что осталось от его большой семьи — крошечная полудевочка-полуфея, ведь нет никакой гарантии, что Клэр когда-нибудь придет в себя. Оушен смирно сидит в шлюпке, наблюдает, как тюлени играют в море в пятнашки.

Он хочет, чтобы она изумлялась происходящим перед ее глазами чудесам,