class="p1">Оушен плачет не переставая, только иногда затихает на короткое время. Как ему утешить дочку? Ее собака действительно утонула, таков факт этой жизни. Иногда девочка взглядывает на него красными, опухшими от слез глазами. Она пытается понять, зачем это произошло, но понимает лишь одно: у нее больше нет сил выносить это. С нее хватит. Она ненавидит яхту, ненавидит море.

— Папа!

— Что, моя ду-ду?

— Мне так грустно, папочка…

— Я знаю, детка. Ты сегодня выглядишь очень печальной.

— Когда же мы приплывем в волшебное место?

— Скоро.

— Когда это «скоро»?

— Через два дня.

— И мы больше не будем жить на яхте?

— Не будем.

— Долго не будем?

— Так долго, как ты захочешь.

— И там будут черепашки?

— О да. Галапагос по-испански означает «черепаха».

— Я не люблю черепах.

— Но ты же никогда не играла с ними!

— Все равно они мне не нравятся.

— Но, возможно, они тебе и понравятся. Эти острова действительно необычайно интересны. На них останавливался сам Герман Мелвилл.

— А это кто?

— Тот писатель, что написал роман «Моби Дик». Помнишь, я тебе рассказывал?

— Про белого кита?

— И про капитана Ахаба с деревянной ногой?

— Да.

— Ахаб пытался убить кита, а вместо этого убился сам?

— Правильно, так и было.

— А мы ведь не видели белого кита, да, папа?

— Нет, никогда.

— Папа?

— Что, моя ду-ду?

— Можно мы поедем домой?

— Домой?

— Да.

— А что ты считаешь домом, моя черепашка?

— Наш дом, в Тринидаде, там, где мы живем.

— А как же «Романи»?

— Папа, но «Романи» — это же просто яхта!

— Да, я знаю.

— Папа?

— Что?

— Маленький братик Алекс умер, когда было наводнение.

— Да.

— И мамочка ушла спать.

— Да.

— А потом и мы уехали.

— Да.

— А вчера Сюзи ушла.

— Да.

— Давай вернемся домой, папа. Пожалуйста! Давай будем жить в одном месте. Только мы с тобой и остались.

— Да, ду-ду. Мне очень жаль, детка, правда!

— Хоть бы мама поскорее проснулась.

— Мне тоже этого хочется.

— Я так странно себя чувствую, папа. Как будто мне жаль всех на свете.

— Это море, мое солнышко. Море заставляет людей так себя чувствовать.

— Как?

— Размышлять обо всем на свете.

Оушен отворачивается к морю, рассеянно кивает, погруженная в свои мысли. Она не хочет разговаривать с ним, не хочет на него смотреть. Гэвин понимает: дочь больше не доверяет ему. В какой-то момент его сотрудники тоже перестали доверять ему, только Петала доверяла, но она по жизни слишком доверчива. Он боялся заразиться от жены, сотрудники боялись заразиться от него. А теперь на лице дочки появилось такое же холодное, отстраненное выражение, словно она опасается слишком близко подходить к нему.

Они приближаются к экватору, пора открывать шампанское, праздновать переход в Южное полушарие. Но в груди лишь тоска: подумаешь, до экватора осталось всего 247 морских миль! Какая, в сущности, разница?

* * *

Ветер набирает силу, гонит яхту вперед. Оушен то спит, то плачет. Море — как один массив воды, величественное, царственное. Оно занимает семьдесят процентов территории земли, и оно решило забрать Сюзи. Теперь оно сыто, удовлетворено этой жертвой. Море ничего им не должно, ничем не обязано. Впервые Гэвин чувствует эту отстраненность — раньше он лелеял романтические мысли по поводу их взаимного обожания, теперь понимает, что это лишь глупые фантазии. Сейчас он ясно видит, что морю плевать на него, его ребенка и собаку, почему же в груди по прежнему бушуют непостижимые чувства? Он ведь знает, что море не ответит ему взаимностью, в лучшем случае, пассивно и равнодушно примет его любовь.

Ну а с другой стороны, разве море не отражает качеств, присущих всем людям? Вечно меняющееся, непредсказуемое в своих настроениях… Иногда Гэвину кажется, что он скользит по поверхности огромного зеркала, отражающего его собственные мысли и чувства. Кто же он такой, в самом деле? Зачем забрался так далеко от своего дома, от твердой земли? «Не забывай, мои глубины таят опасности!» — шепчет вода.

На него накатывает очередная волна молчаливого отчаяния — так часто случается после многодневного общения с морем. Его место не здесь, а дома, в гамаке, у розовых стен… Правда, там снова идут дожди, а на холме над домом так и нет деревьев. Что стало с его жизнью? — вывернута наизнанку. Что стало с миром? — раньше его так не заливало.

Появляется Оушен, прижимая к груди Гровера, тоскливо смотрит на набегающие волны. Он заключает дочь в объятия, вместе они наблюдают за игрой равнодушной стихии.

— Мне здесь больше не нравится, папа.

— Мне жаль это слышать.

— Я не хочу быть моряком.

— Понимаю тебя. Может быть, я тоже не хочу.

— Я здесь совсем одна.

— Нет, детка, ты не одна.

— Нет, я одна.

Он еще крепче обнимает ее, шепчет:

— Это пройдет. Нескоро, но пройдет.

Не о чем больше говорить, и они затихают, не сводя глаз с необозримого простора. «Романи» бежит со скоростью пять узлов — грот и стаксель подняты, надежная, — уверенная, как всегда. Они сидят в кокпите, а вокруг мало что меняется: только иногда синева становится более чернильно-фиолетовой, а иногда как будто тронута морозцем. Ветер меняет направление, и Гэвин перекидывает шкоты. Он так устал, что в глазах рябит — от соленой воды, от недосыпа воздух пузырится, предметы меняют очертания.

И в тот момент, когда смотреть на море становится невмоготу, немного поодаль от яхты, по правому борту, вода расходится — ее рассекает огромный хвостовой плавник.

— Папа, смотри! — Оушен соскакивает с его колен.

Сердце начинает бешено стучать. Гэвин бросается к перилам. Оба на сводят глаз с поверхности воды.

Но море уже успокоилось.

— Папа, ты это видел?! — Оушен подпрыгивает от волнения, трясет головой. — Ты видел это? Что это было?

— Хвостовой плавник, — говорит он машинально.

— Такой большой, папа!

— Да, просто невероятно!

Куда он делся? Это точно был гигантский хвостовой плавник, сомнения нет. Это ведь очень опасно, один мощный удар — и их суденышко разлетится в щепки. Гэвин вытягивает шею, с тревогой всматривается в лазурные волны.

Ничего.

Он невольно поеживается. А плавник-то был белого цвета. Он уверен в этом. Точно — белый. На глаза наворачиваются слезы.

— Папа! — Оушен дергает его за рукав. — Папа, ты же видел — это был белый хвост!

Он молча смотрит на дочь, в горле пересохло.

— Да, ду-ду. Точно, хвост был белый.

Они замолкают, пораженные. Стряхнув с себя оцепенение, Гэвин бежит в кают-компанию за биноклем. А был ли хвост на самом деле?

Но тут снова раздается всплеск — теперь по левому борту. В двадцати метрах от яхты вода