нет. Она теперь в Русе, у дяди... Проходи, Александр, садись! Ты что, торопишься?

— Да. Я уезжаю. За границу. Внизу ждет машина. Хотел попрощаться. Не знаю, увидимся ли так скоро... — Мой голос звучал глухо и нерешительно.

Умная Петранка, видимо, догадывалась, что я уезжаю надолго, может, навсегда.

Мой внезапный арест, затем тюрьма, одиночка, обыски на квартире, обнаружение радиопередатчика и все дальнейшее говорило ей о многом, и прежде всего о том, что, вероятно, я не тот, за кого себя все время выдавал...

Она растерянно повторила:

— Славки дома нет. Она в Русе. Там сейчас спокойнее. Здесь все время были бомбежки. Мы прятались в убежищах. Опасно. Ты присядь все же, Александр...

Я отрицательно покачал головой. Но сразу же вспомнив, что этот жест здесь обычно понимается как согласие, твердо сказал:

— Нет, не могу. Ведь внизу ждут... Какая неудача, что я не застал Славки!

Мы продолжали стоять. Петранка внимательно оглядывала меня, будто впервые видела. Потом, отвернувшись, что-то забормотала, словно молилась. Я услышал фразу, которая меня поразила: «Все проходит с годами. Ничего не остается человеку... Как о воде протекшей будешь вспоминать — сказано в книге Иова. Мертвых с кладбища не носят. Их носят только туда...»

Я не понимал, к чему эти слова. К кому они относятся. Может, к ее мужу, погибшему в прошлую войну? Неожиданно Петранка приблизилась ко мне, перекрестила мой лоб, как мать, благословляющая сына...

Мы попрощались. Я поблагодарил эту сердечную женщину за все, что она сделала для меня, за ее доброту, бескорыстие во всем...

На улице нетерпеливо прохаживался лейтенант, ожидая меня. Он выразительным жестом показал на часы. Уже было поздно.

— Я попрошу заехать еще в Русе. Там сейчас жена. У родственников. Мне нужно...

Лейтенант не дал закончить фразу, сказал:

— А нам все равно ехать через Русе. Кстати, один маленький вопрос: там можно будет переночевать?

— Конечно, можно, — обрадовался я от мысли, что смогу еще сутки видеть Славку, побыть с ней.

Вскоре машина катила по улицам Русе. Мы проехали мимо сгоревшего немецкого нефтехранилища. Рядом я заметил две глубокие, еще не засыпанные воронки.

На стук в дверь вышла Славка. С тех пор как мы виделись последний раз, она осунулась, побледнела. Она широко раскрыла глаза.

— Боже, ты жив? Как тебе удалось спастись? Ведь мы считали, что тебя уже нет на свете! Тебе мама сказала, что я здесь? А кто эти люди с тобой?..

Я не успевал отвечать на вопросы. Все объяснил.

Из другой комнаты вышел Иван Беличев с Тодором Панджаровым. Он, оказывается, сейчас тоже здесь жил.

— Нам можно будет у вас переночевать? — спросил я у Беличева.

— Ради бога! Всем хватит места. Располагайтесь как дома, — широким жестом гостеприимного хозяина пригласил старый судовой механик и засуетился.

Вскоре стол был накрыт. Появились кувшины с вином. Сопровождавшие меня товарищи вынули из своих вещевых мешков солдатские припасы, и мы сели ужинать. Когда я заговорил с моряком по-русски, Иван Беличев заговорщически подмигнул Славке... Видимо, он ей что-то говорил недавно обо мне. А Тодор Панджаров похлопал меня по плечу, затем торжественно произнес, устремив глаза в потолок, как на молитве:

— Владыко мой праведный! Видишь и знаешь ты, как я всегда любил Россию, ее сыновей. Если бы не она, Россия, то до сих пор страдали бы мы, рабы твои, в турецком ярме. Полтыщи лет мучились под игом оттоманской империи. Спасибо вам, русские братья.

Дед Славки вдруг поднялся из-за стола, поклонился в пояс морякам и перекрестил каждого... Затем вернулся на свое место, печально покачал головой:

— Вот только мой единственный сын Христо не дожил. Славка, его дочь, не помнит отца. Девочкой маленькой была, когда погиб на румынском фронте в войну. Какой грешник выдумал эти войны? Пусть он будет проклят и варится в смоле на том свете в аду...

Лейтенант внимательно слушал все то, что говорил Тодор Панджаров, и коротко ему ответил:

— Спасибо и вам. Мы давно с болгарами братья. Советские люди борются за то, чтобы не было вот таких войн, как прошлая и как эта. Разве когда-нибудь людям была противна свобода?..

Славка сидела опечаленная, молчаливая, словно пришибленная. Она уже знала, что я покидаю Болгарию, ухожу с частями Красной Армии. Но заверил ее, обещал, что буду сообщать о себе, если уцелею в этой войне. Ведь гром ее еще катился по дорогам, оставляя по обочинам все новые и новые могилы...

Рано утром мы попрощались. Славка молча прижалась ко мне... И по тому, как мы прощались, она понимала, да это чувствовал в душе и я сам, что мы вряд ли еще когда-нибудь увидимся. И это предчувствие, как потом оказалось, меня не обмануло.

Здесь я вынужден еще раз нарушить последовательность воспоминаний и забежать несколько вперед.

Вернувшись после войны, после всех перипетий и превратностей судьбы на Родину, я изредка писал Славке. Когда выяснилось, что по ряду обстоятельств не смогу к ней вернуться, я написал ей, чтобы она больше не ждала меня, устраивала свою личную жизнь так, как находит нужным, что я никогда не буду ее ни в чем упрекать...

Спустя несколько лет я получил от Петранки письмо. В нем она сообщала, что ее дочь Славка жива и здорова, «законно оформила развод с тобой и вышла замуж за хорошего человека, болгарина коммуниста»...

...Та же машина доставила нас из Русе в румынский порт Констанцу. Здесь поджидал катер. На борту уже было несколько пассажиров — военных и гражданских.

Зафыркал, заурчал мотор. Берег стал быстро отдаляться. Судно легко скользило, преодолевая небольшую встречную волну. Давно уже я не плавал. Только сейчас, на воде, почувствовал, как соскучился по морю. Всей грудью вдыхал чистый, бодрящий воздух...

ДОМА

„Кто он?“

И вот не спеша иду по родному селу. Как оно переменилось! С трудом узнаю старые места. На улицах, что к Решетне ведут, где мы жили, так разрослись деревья, что аллеи сплошные образуют. Далеко раскинулось теперь село на своих семи холмах. Вероятно, оно сейчас самое большое во всей Черновицкой области. А холмы такие же, как и раньше. Время их не тронуло. Только