После возвращения из Аргоса мальчику все чаще казалось, что он гораздо старше сверстников. Чувство это крепло в груди, останавливая на краю и поддерживая в беде. Жаль, от него во рту царила горечь, и в душе – горечь. Амфитрион не знал, что это – на всю жизнь. А и знал бы – что он мог сделать?

– Вот приедет дедушка Пелопс! – крикнул Фирей. – И вставит дедушке Персею…

Комок грязи залепил ему рот.

– Ты и так правишь в Тиринфе, – сказал Сфенел. – Уже полгода.

Алкей улыбнулся:

– Правит отец. Я замещаю его, когда он занят.

– Занят? – Сфенел фыркнул. – Он занят каждый день, с утра до вечера.

– Это его дело.

– Ночью же он храпит так, что холм трясется!

– Это тоже его дело.

– Нет! Это наше общее дело! Ты знаешь, что к нам едет Пелопс?

– Странный вопрос. Кто не знает об этом?

– И что увидит твой тесть Пелопс в Тиринфе?

– Стены. Людей. Меня. Тебя.

– А еще?

– Нашего отца.

– Вот! Он увидит отца, и решит: не подмять ли мне Тиринф, пока есть возможность? Я тебе скажу, что он должен увидеть здесь! Его встретит Алкей-Мощный, басилей Тиринфа. Его встретит Сфенел-Сильный, брат басилея. А неподалеку, в Микенах, станет бряцать оружием Электрион-Сияющий[101], третий брат. Его встретят наши воины. Его встретит блеск доспехов. И твой чуткий, твой прыткий тесть уберется в Элиду, несолоно хлебавши…

– Наш тесть. Ты помолвлен с его дочерью Никиппой.

– Знаю!

– Время летит стрелой. Ты и оглянуться не успеешь, как она нарожает тебе кучу детишек…

– Знаю! И хочу, чтобы в Арголиде правили мы, а не Пелопс Танталид!

– Ты предлагаешь мне мятеж? Против отца?

Братья-Персеиды беседовали во дворе. Шумный, полный народу двор сейчас как вымер. Мужчины ушли в город. Женщины шушукались в гинекее. У рабов сыскались неотложные дела. Распоследний балбес чуял, что есть разговоры, которых лучше не слышать. А то спросят потом: «Куда ты, братец, глядел?» – и придется моргать аж до берегов туманной Леты. Говорят, теням в Аиде память отшибает. Так нам и здесь, под вольным небом, отшибло – не видел, не слышал, близко не стоял.

Лишь вислоухий щенок, лежа у ног Алкея, с упоением грыз кость.

– Мятеж? – с недоумением переспросил Сфенел. – Что за глупость?

Алкей, сидя на складном табурете, снизу вверх глядел на брата. Встань старший сын Персея, выпрямись, расправь широкие плечи – он оказался бы на ладонь выше Сфенела, тоже парня не из мелких. Судьба благословила Убийцу Горгоны крепким потомством. Увы, на земле не нашлось лекарей, а на Олимпе – богов, кто бы сказал Алкею-Мощному: «Встань и иди!» Когда ты прикован к табурету, ковыляя в поисках места, где бы присесть – это очень способствует пониманию жизни.

– Ты называешь это иначе?

– Разумеется! Мы же не покушаемся на жизнь отца! Пусть живет хоть до ста лет… В достатке! В уважении! Пусть нянчит внуков…

– Хорошая мысль, – кивнул Алкей. – Одобряю.

– Издеваешься? – Сфенел пнул ногой щенка, и тот с визгом умчался прочь. – Ничего, дождешься Пелопса – тесть тебе живо покажет козью морду…

– Я говорил с матерью.

– Да? – оживился Сфенел. – И что?

– Ничего. Я просил ее повлиять на отца.

– Она согласилась?

– Она отказалась. Сказала, что не видит причины.

– Не видит? Весь мир видит, одна Андромеда слепа?

– Иди и сам говори с ней.

– Ну уж нет! Боги, что за семья? Отец рехнулся, мать ему потакает, старший брат – рохля… Я тебе тронос предлагаю! Слышишь? Тронос! Иначе на него воссядет Пелопс Проклятый!

– А чем тебя не устраивает мой отец?

Женский – и весьма скандальный – голос вторгся в беседу мужчин. К спорщикам приближалась Лисидика, жена Алкея. За ней тащился обиженный щенок, всем своим видом показывая: «Вот она вам сейчас задаст! А я под шумок утащу косточку…»

– Всех устраивает, одного Сфенела не устраивает! Чего тебе бояться? О чем переживать? Родичей мой отец не тронет, не из таких! Ты где живешь, болван? На Острове Пелопса! Понял? Живи и помалкивай! Хватит Персею делать из нас посмешище…

В воротах, не замеченный семьей, стоял мальчик. Белизной лицо Амфитриона могло соперничать с мраморной статуей. Еще миг, и он бросился бы на отца с матерью, на родного дядю, презрев узы крови – рвать на части! крушить дедовых оскорбителей! – но щенок радостно тявкнул, и гроза прошла стороной.

Развернувшись, мальчик кинулся со двора.

Рапсод, человек кружевного слова, сказал бы, что циклопическим усилием мальчик превратился в крепость. Воздвиг вокруг себя двойной панцирь стен, засыпал промежуток землей и бутовым камнем, вознес к зимнему, неласковому небу могучие башни – и ополчился против изменников.

Ох уж эти рапсоды! Ни слова в простоте!

«Ни-ко-гда-ни-за-что!» – дробно отстукивали сандалии. Мысли в голове колотились такие же: краткие, злые. Не править Пелопсу Тиринфом! Не бывать единоличным владыкой Арголиды! Дедушка не позволит. Ну да, Пелопс – тоже его дедушка. И что с того? В Тиринфе один хозяин – Персей! Другому не бывать. Дедушка просто не знает. Про Пелопса. Вот мы ему и расскажем. Прямо сейчас. У дедушки будет время – подготовиться.

В акрополе Персея не оказалось. «Ушел, – пожимали плечами слуги. – Еще с утра…» И хмыкали в кулак за спиной. Рабыни, дуры, хихикали. Всыпать бы им плетей – чтоб знали! Ничего, плети обождут. Сначала – найти дедушку.

Над головой брели серобокие тучи. Воздух проседал под их тяжестью, и тучи все глубже проваливались в трясину – как в недоброй славы Лернейское болото. Беспокоясь, тучи набухали влагой, грозили опростаться ливнем на головы смертным. Тужились, ворчали – нет, ливень медлил. Вместо него с неба сыпалась морось, какую и дождем-то назвать стыдно. Влажно блестел камень стен Коридора Смерти, лоснился шкурой спящего дракона. Пусть дедушка Пелопс сперва здесь пройдет! А мы с дедушкой Персеем посмотрим. Со стен. Натягивая тетиву лука; занося дротик для броска; раскручивая пращу с увесистым ядрышком. Мальчик глянул вверх, прикинув высоту стен Танатодромоса. Вспомнился Кефал-охотник, давно уехавший домой. Нам с фокидцем не тягаться, но тут и слепой не промахнется!

У выхода, спрятавшись под тесаную крышу галереи, скучал караульщик.

– Радуйся! Ты моего дедушку не видел?

– Туда пошел, – караульщик махнул рукой в сторону холмов. – Пока не возвращался.