шоссе в Америке; я бы предпочел его любому другому. Поезжайте на закате и увидите, как побережье купается в пастельных бирюзовых и сиреневых тонах, а затем вспыхивает тающими оттенками оранжевого и красного.

Кожа Тео отражает все цвета, как жемчуг, а ее глаза прозрачны, как океан. Я не могу перестать украдкой смотреть на нее, зная, что, как и небо, она будет выглядеть именно так только один раз.

Ее рука скользит в мою. Она переплетает наши пальцы и сжимает.

― Ты нервничаешь? Из-за Риза?

Я выдыхаю и признаю правду.

― Чертовски нервничаю. Если это опять будет провал…

― Не будет.

Она так уверена.

― Если не это, значит что-то другое, ― говорит Тео со спокойной уверенностью. ― Помнишь тот показ первокурсников, где Риз устроил импровизацию со всем реквизитом? Даже учителя чуть не обмочились, а он получил главную роль… Никто из нас не удивился, когда он попал в «Rocko Rocks!». Риз прав… он создан для экрана.

Тео заставляет почувствовать то, что чувствует она.

Она верит в Риза. Она верит в меня. Она думает, что сегодняшний вечер будет прекрасным, и, возможно, так оно и есть… потому что с моего места он точно выглядит прекрасным.

Побережье остается за спиной, темные волосы Тео развеваются на ветру. Соленый воздух в наших легких создает ощущение, что мы плывем, а не едем.

Я говорю:

― Мне кажется, я хочу, чтобы он преуспел, даже больше, чем он сам. Как это произошло? Я не хочу быть таким заинтересованным.

Я сказал это в шутку. Я сказал это как бы смеясь. Но Тео видит меня насквозь.

― Ты заботишься о нем, ― просто говорит она, ее пальцы сжимают мои.

К лучшему или к худшему, когда бы я ни встречался взглядом с Тео Махони, она всегда видела меня насквозь.

― Сегодня я чистила бассейн вместе с твоим отцом, ― тихо говорит она. ― Он рассказал мне, что случилось, когда его посадили. Как ты остался один…

― Со мной все было в порядке, ― резко говорю я. ― Мы были в порядке.

― Твой отец чувствует…

― Я знаю, что он чувствует, знаю, как ему чертовски плохо. Я думал, что чувство вины убьет его в тюрьме. Оно убивает его прямо сейчас, только медленнее.

Я не хотел так крепко сжимать ее руку. Увидев боль на ее лице, я отпускаю ее пальцы.

Я сжимаю руль, чтобы пальцы не дрожали.

― Вот почему я делаю то, что делаю, все, что делаю… чтобы показать ему, что я в порядке, мы в порядке, мы со всем справимся. Потому что если он увидит, что у нас все отлично, то ему не придется продолжать причинять себе боль…

Слова вылетают слишком быстро. Мои руки лежат на руле, все тело твердое, как дерево, болезненное, напряженное…

― Не я должен был заботиться обо всех. Я был мудаком, засранцем. Ты знала меня… ты знаешь, каким я был.

Мягкая рука Тео касается моего бедра.

И мне тут же становится легче, мое тело, которое казалось таким напряженным, расслабляется.

― Это случится, ― говорит она. ― Риз получит свое шоу. Твой отец выздоровеет. И ты никогда не был неудачником, Салли.

Тео знает, каким я был.

Агрессивным. Злым. Даже до смерти мамы.

Во мне всегда жил дьявол, который уравновешивал ангела на плече моего брата. В подростковом возрасте дьявол брал верх.

Мне стыдно за то, как я вел себя тогда. Я не мог себя контролировать.

Я беру Тео за руку, на этот раз осторожно.

― Мне очень жаль. Что в школе я так с тобой обращался.

Она смотрит на меня, ее глаза широко распахнуты и светятся. Она поднимает наши соединенные руки и прижимается губами к моей ладони, накрывая мою руку, словно пряча поцелуй.

― Спасибо, ― говорит она. ― Это было так давно, и это совсем неважно, но мне все равно приятно. Это глупо?

― Нет. ― Я качаю головой, улыбаясь ей.

― Разве это не забавно… ― тихо говорит Тео, ее кожа светится в серебристом свете, мерцающем на воде, а глаза глубокие и призрачные. ― Я боялась тебя. Но даже тогда я хотела, чтобы ты поговорил со мной…

Ее рука игриво гладит меня по бедру.

В полумраке, с откинутыми назад волосами, она выглядит юной и невинной и как никогда похожа на ту Тео, которую я знал, застенчивую, нежную и такую соблазнительную…

Я не могу не почувствовать себя немного прежним Салли.

Низким и хриплым голосом я говорю:

― Когда ты одевала тот сарафан, голубой с бретельками, я по часу смотрел на твою спину на тригонометрии.

Тео сдвигается в своем кресле, сжимая колени.

― В тот раз, когда ты столкнулся со мной в коридоре…

― Прости, ― перебиваю я. ― Но это ты налетела на меня.

― Кто бы это ни был… ― говорит Тео, улыбаясь. ― Ты помнишь, что сказал мне?

Я помню, как будто это было вчера. Запах пота, кроссовок и одеколона Abercrombie внезапно перебило чем-то другим — сладким, теплым и вкусным. Я столкнулся с ней, и пока она, путаясь в книгах и бумагах, краснела и дрожала в моих объятиях, я понял, что обнимаю мягкое и удивительно чувственное тело Тео Махони.

Она похожа на куклу, подумал я, пораженный фарфоровой чистотой ее кожи вблизи, густыми темными ресницами, розовым оттенком, окрасившим ее щеки. Некоторые люди поражают тебя с другого конца комнаты — Тео потрясла меня тем, насколько красивой она была на расстоянии увеличительного стекла.

Я отпустил ее, произнеся какую-то рычащую фразу.

― Осторожно, Махони, это была вторая база.

Это звучит точно так же, как и раньше, как будто и не прошло столько времени.

Тео вздрагивает, ее глаза блестят в последних лучах.

― Верно, ― говорит она. ― Именно так ты и сказал.

― Почему я был таким ослом?

В агрессии не было необходимости. Но теперь я снова слышу это в своем тоне… Осторожно, Махони… Это желание, которое она у меня вызывает…

― Могу я тебе кое-что сказать? ― говорит Тео.

Кончики ее пальцев скользят вверх и вниз по моему бедру.

― Позже той ночью, в постели… это был первый раз, когда я… ну, ты понимаешь.

Я ловлю ее блуждающие пальцы, крепко сжимая их в своей руке.

― Ты серьезно?

― О, да, ― говорит Тео, заливаясь румянцем.

― У тебя был самый первый…