правду: война в России выходит далеко за рамки Мировой войны. Никаких немецких инструкторов на большевистских позициях нет, а есть опытные офицеры бывшей Русской императорской армии. Одним из них был Николай фон Дрейер, двоюродный брат Чаплина. Еще во время августовского десанта союзников в Архангельск, пока большевики пытались защитить Мудьюг, он приказал затопить свой крейсер «Святогор» поперек фарватера в надежде перекрыть путь интервентам. Сейчас он находился под арестом и ждал суда — его адвокат подавал в Омск апелляцию за апелляцией, а юридическому отделу Директории было явно не до того.

Марушевский развил бурную деятельность по снабжению русской армии; он лично каждый день снимал пробу с солдатской еды и кошмарил интендантскую службу, добиваясь качественного питания для нижних чинов. Оружие, боеприпасы, снаряжение поступали теперь через незамерзающий Мурманский порт, чтобы быть переправленными в Архангельск, едва установится санный путь.

На одном из совещаний Чайковский осторожно поинтересовался, каким будет порядок расчетов с союзниками теперь, когда мировая война закончена и общего врага более не существует.

— Я с уверенностью убеждаю союзное командование, что все наши долги будут оплачены из неисчерпаемых богатств России, — твердо ответил Марушевский. — Вы ведь понимаете, господа, что нет ничего важнее победы над большевиками в настоящий исторический момент?

— Так-то оно так, — вздохнул Чайковский. — Вот только, знаете ли, сдается мне, после победы у нас будет не возрождённая Россия, а долговое отделение…

Повисла неловкая пауза. Максим понял, что нужно очень быстро сменить тему — срачей ВУСО с Чаплиным ему хватило на несколько жизней вперед, не хотелось, чтобы у Марушевского с ВПСО отношения развивались по тому же сценарию. Второго прыжка из окна его ноги могли и не выдержать.

— Дело, о котором я хотел бы доложить, — начал Максим, и собравшиеся уставились на него с видимым облегчением. — Само по себе это незначительное уголовное преступление, однако в нем есть политический подтекст, весьма опасный в настоящих обстоятельствах…

— Прошу вас, рассказывайте, Максим Сергеевич, — подбодрил его Чайковский и пояснил для Марушевского: — Комиссар Ростиславцев никогда не отвлекает нас на незначительные происшествия. Раз он решил о чем-то доложить, значит, это важно. Очередная большевистская провокация?

Максим откашлялся:

— В том-то и дело… Напротив. То есть провокация, но с другой стороны. Третьего дня в доме одного из местных промышленников шел прием по случаю юбилея супруги хозяина. Был приглашен профсоюзный оркестр. Около полуночи один из гостей… следствию пока не удалось установить, кто это был… предложил исполнить гимн Российской империи. Гости предложение поддержали. Однако оркестр, состоящий в основном из умеренных социалистов, исполнять царский гимн отказался и начал собирать инструменты. Гости принялись настаивать. Оркестранты стояли на своем. Тогда завязалась драка… вернее сказать, музыкантов избили. Двое серьезно пострадали.

— Это ведь обычный, если называть вещи их именами, пьяный дебош, — недовольно сказал Марушевский. — Почему полиция не может разобраться своими силами? Выписать штрафы, собрать компенсацию в пользу пострадавших и закрыть дело? Зачем поднимать столь ординарный вопрос на правительственный уровень?

— Затем, что подобное происходит не в первый раз, — ответил Максим. — В городе всего один оркестр, и конфликты из-за требования исполнить «Боже, царя храни» в последние недели случались уже дважды, хотя до членовредительства дошло впервые. И вот список гостей, взгляните пожалуйста. Это отнюдь не никчемные прожигатели жизни…

Список действительно впечатлял. Половину его составляли офицеры, вторую — лучшие люди города. Был среди них и Мефодиев, хотя он уверял, что пытался урезонить остальных и предотвратить скандал. Впрочем, после драки такое обычно говорят все.

— Вы понимаете, реакция профсоюзов может быть… — осторожно начал Максим.

— Профсоюзы забрали себе много воли! — перебил его Марушевский. — Держат себя в городе как хозяева. Давно пора установить строгий полицейский надзор за их деятельностью. Имея рабочую Соломбалу с одной стороны и фабричную и портовую Бакарицу — с другой, Архангельск находится как бы в большевистско-демократических тисках, которые могут раздавить и правительство, и микроскопические силы союзников! Хотя инцидент, в самом деле, отвратительный… Позор для русских патриотов.

Максим не знал убеждений самого Марушевского, потому от комментариев воздержался. Этот монархизм был глубоко ему непонятен. Русские монархисты допустили и приняли низложение Николая Второго, с разгромным счетом проигрывали левым партиям на выборах — словом, не очень-то и отстаивали свои «монархические» позиции… А вот избить музыкантов за отказ исполнять гимн, славящий не существующего уже Императора — это запросто!

— Спасибо, что доложили об этом происшествии, Максим Сергеевич, — мягко сказал Чайковский. — Вы совершенно правы, одних полицейских взысканий тут будет недостаточно. Я сам поговорю со всеми причастными, объясню им недостойность их поведения, потребую самых искренних извинений перед пострадавшими музыкантами. Увы, люди, пережившие распад своей страны, не всегда способны ясно воспринимать действительность…

Максим задумчиво кивнул. Он наблюдал похожее в своем времени — многие советские люди распада СССР так до конца и не приняли, отказывались приспосабливаться к новым реалиям. Какой бы империей зла Советский союз ни был, его гибель породила куда больше зла. Неужели история так и будет идти по этому замкнутому кругу? Возможно ли избежать распада страны — и сейчас, и, как знать, в далеком пока будущем?

А Чайковский все-таки добрый человек. Наверное, слишком добрый для текущей политической ситуации…

Из коридора раздался быстрый стук трости, и в зал без стука ворвался Гуковский. Выглядел он растрепанным, галстук съехал набок — ни следа обычной невозмутимости.

— Вы видели это, господа? Только что пришло из Омска по телеграфу!

Он показал всем отпечатанный текст, после зачитал вслух:

'18 ноября 1918 года Всероссийское Временное Правительство распалось. Совет Министров принял всю полноту власти и передал её мне, адмиралу Русского флота Александру Колчаку.

Приняв крест этой власти в исключительно трудных условиях Гражданской войны и полного расстройства государственных дел и жизни, объявляю:

Я не пойду ни по пути реакции, ни по гибельному пути партийности. Главной своей целью ставлю создание боеспособной армии, победу над большевизмом и установление законности и правопорядка, дабы народ мог беспрепятственно избрать себе образ правления, который он пожелает, и осуществить великие идеи свободы, ныне провозглашенные по всему миру. Призываю вас, граждане, к единению, к борьбе с большевизмом, труду и жертвам.

Верховный Правитель Адмирал Колчак'.

Бумага пошла по рукам, люди выхватывали ее друг у друга, позабыв про манеры; каждый торопился удостовериться, что слух не подводит его.

«Крест этой власти», поражался Максим. Ну что за экзальтация? Одни гордо идут на смерть с верой, что