И Леонтий,

И сэр Бертран де Борн в мокрой кольчуге,

И Пикус с мечом.

Леди Исидора в этот миг она действительно превратилась в Ассамато и, возвышаясь над всеми нами, изготовила к бою арбалет и дротики…

И тут вдруг выяснилось, что целиться было не в кого…

Вокруг, что на трибунах, что на арене, что в каких-то помещениях под крышей — не стало ни одного тельхина. Пропали тельхины!

Более того, с этого случая, они действительно просто пропали, всюду и навсегда. Потом кто-то уверял, что видел, как все они в одночасье обратились то ли в дождевых червей, то ли в слизней, то ли вовсе в каких-то мерзких глистов…

Синее открытое небо освещало стадион, на трибунах которого странно затихли и, характерными движениями почёсывая затылки, недоуменно оглядывались вокруг зрители…

Они напоминали внезапно прозревших слепых. Или глухих, внезапно обретших слух…

На арене кентавры, разом протрезвев и перемешавшись с лучниками, общей толпою рванулись в открытые настежь ворота, и некому было их задержать…

Нигде не было видно и Кротоса — хотя он и не был урождённым тельхином.

А сэр Бертран, как ни в чём ни бывало, спрашивал Леонтия:

— Так что ты тогда прочитал в золотом кубке? "Женщина должна исполнить то же, что и десять мужчин…" — так, кажется? Ну да, принцесса — единственная из нас, кто до сего дня не загадывал желаний, сделав глоток из фляги. Теперь посчитаем мужчин. Король Эдгар — раз. Мы, втроём, в первый вечер знакомства — ещё три…

— Снова мы, втроём, в компании с сэром Джеймсом — ещё четыре…

— Пикус — ещё один! — вспомнил я. — Тогда всего получается девять, а не десять. Кто же десятый?

И тут я внезапно понял, что что-то идёт совсем не так, как следовало бы…

— Фляга! — крикнул я, обращаясь к кентаврице. — Куда ты дела флягу?

— Выронила, кажется…

Нигде вокруг, ни на столе, ни на полу фляги с надписью "ЗАГАДАЙ ЖЕЛАНИЕ" не оказалось…

"Кажется…" О женщина!

— Ну, и почему вы все так волнуетесь? — усмехался Леонтий. — Старый вор сбежал, прихватив с собой исполнитель желаний? Вот, оказывается, чего он так боялся и на что рассчитывал… Знал, наверняка, знал заранее, давно знал, с-собака, о том, что такая фляга существует… Ну и подумаешь! Чего нам бояться? Посредственность — она не может выдумать ничего оригинального, не-посредственного. Что там выпало у тебя на чётках, Ассамато? "Вуньо"? Великолепно! А у тебя, Пикус? "Яра"? Замечательно! И пускай себе он бежит как бездомный шакал, боящийся собственной тени! Кому он теперь нужен? Если вообще, честно говоря, вообще был когда-нибудь нужен хотя бы кому-нибудь!

— Но ведь в его руках отныне власть над миром? — недоверчиво спрашивал Шон.

— Какое право властвовать миром имеет тот, у кого нет сил возобладать даже над самим собой? — фыркнула Ассамато и "омнийцы" с уважением и страхом, снизу вверх, посмотрели на неё…

3

ПРОДОЛЖАЕТ РАССКАЗЫВАТЬ ТИНЧ ДАУРАДЕС:

А потом…

Это был какой-то бесконечный ряд радостных и знаменательных сцен, о которых я, упоминая, боюсь ошибиться в последовательности.

Откуда-то появился король Эдгар, а с ним Приближающийся Гром, Буцамной и, разумеется, Мяурысьо, который сразу же принялся мурлыкать и приставать к принцессе. И ещё вокруг появились закованные в латы высокорослые воины короля Эдгара, которые следили за порядком.

Потом мы, вполовину рассказывая о наших приключениях, вполовину угощаясь, всё-таки по-настоящему поели.

Потом снова были ступенчатая трибуна, и главная площадь, и повергнутый наземь самими икарийцами болван Кротоса, и вновь толпа народа… И Пикус, обращаясь к людям, очень последовательно и твёрдо (я не ожидал от него, признаюсь!) простыми словами сказал всё, что он думает и о бывшем диктаторе, и о той лжи, что пришла на землю Икарии вместе с его псоглавцами. Сказал и о нас, и о том, что отныне именно сегодня в сердцах людей вновь пробуждается Надежда… Преклонив колено, он принял из рук короля Странствующего Леса корону Икарии и при всех собравшихся на площади произнёс надлежащую клятву…

Потом были музыка, и песни, и танцы, и Ассамато плясала в компании с другими кентаврами, под одобрительные возгласы и хлопки в ладоши… И даже суровый сэр Бертран де Борн, командор Ордена, снизошёл до того, чтобы исполнить перед всеми одну из своих любимых песен.

Да-да, хлопки в ладоши… — казалось, что это, пожалуй, единственное, что осталось существовать на земле после Кротоса.

Ну, так вот…

Была глухая ночь, и наступила полночь, но всем хотелось гулять до утра… И вдруг в общей толкучке раздался хорошо всем знакомый вой псоглавца.

Люди отшатнулись и образовался широкий круг, посреди которого стояла хорошо всем знакомая полноватая фигура — во всё ещё мокрых до нитки и грязных, ниспадающих одеждах…

Обводя присутствующих тёмным торжествующим взором, Кротос потрясал в воздухе флягой и злорадно повторял:

— Что, веселитесь? Ну, веселитесь, веселитесь! Сейчас вы все у меня ещё не так будете веселиться!

И, прежде чем кто-нибудь сумел что-то сообразить, он отвинтил крышку и стал торопливо отпивать глоток за глотком, приговаривая:

— Хочу быть Великим Хозяином Вселенной! Нет — Наивеличайшим её Хозяином! Желаю сию минуту стать Великой и Неоспоримой Истиной, Единственным и Неповторимым Богом! Желаю быть выше самого Дия, и всесильнее Ананке! Желаю сравняться со всеми богами мира! И чтобы жить мне в раю! И чтобы это продолжалось вечно, вечно, вечно!!!

Фляга опустела… он отшвырнул её в сторону и, продолжив слова пронзительным воем, встал, раскачиваясь, воздевая руки к Луне и звёздному небу.

Фляга же, как только коснулась мостовой, не подпрыгнула, как можно было ожидать, а расплющилась и растеклась, как если бы была сотворена из воска. И начала шипеть и таять, и буквально через полминуты на ней вначале исчезли слова "ЗАГАДАЙ ЖЕЛАНИЕ!", а потом она пропала совсем…

Тогда я обратил внимание снова на Кротоса. Но Кротоса… вернее, Кротоса в предыдущем его виде на месте не было.

На том месте… лежала лишь груда его одежд… да, просто груда мокрых тряпок, внутри которых, правда, копошилось что-то мелкое и повизгивающее.

И все заинтересованно, но, не решаясь пока приблизиться, смотрели на это, последнее на сегодня превращение.

Из груды материи высунулась круглая, туповатая голова с морщинистым шерстистым лобиком, короткими ушками и длинным, туда-сюда ходящим язычком. Затем небольшая, всего в пол-локтя высоты, собачонка выбралась наружу вся и встала, помахивая хвостиком-крючочком, озираясь и, по временам повизгивая, обводила окружающий мир тёмными недоумёнными глазами.

— Знаете, а по-моему, это — мопсик! — сказал Леонтий.

— Господи! Господи, Боже мой! Да пропустите же!

Сквозь толпу протискивалась женщина. Она