различил очертания командующего, хорошо были видны лишь чёрные еловые стволы и белые горбы шатров. Чародеи тенями расчерчивали туман, перемешанный с алыми отсветами пламени, и выстраивались, как приказали. У многих на ладонях зажглись огни.

– Парень, ты не лезь, – бросил Илару Боярышник, проходя мимо. – Оставайся у шатров.

Один из защитных костров погас. Раздались вопли – яростные и визгливые, полные ненависти. Через получившуюся брешь на поляну хлынули упыри, как в той деревне, когда выбили ворота, – ползли друг другу по головам, по костлявым спинам, свивались в клубки уродливыми телами, щелкали пастями. Илар видел, как по месиву из тел прокатилась огненная волна. Визг стал ещё страшнее, взмыл в небо, полный боли.

У шатров оставались в основном женщины-чародейки, но все они зажгли оружие и были готовы биться. Илар понимал: они здесь не прятались, а защищали стоянку и прикрывали спины других членов отряда. Ему стало спокойнее, когда он увидел, как Малина увела Купаву в шатёр и задвинула полог, чтобы той ничего не было видно.

Огненные вспышки рассекали воздух, на мгновения освещая всё алым. Поверх сожжённых тел нежаков лезли другие, и скоро погас ещё один пограничный костёр. На поляну устремились новые упыри, и к их воплям добавились другие, человеческие.

Сразу двое нежаков набросились сзади на Дерябу. Он закричал, из перегрызенной шеи хлынула кровь. Илар выхватил нож, попытался зажечь, как учила Сенница, – искры сыпались на землю, но лезвие оставалось глухо-стальным. Боярышник кинулся на упырей с пылающим палашом и снёс им обоим головы, но Деряба уже был мёртв.

Полыхнуло сильнее, пламя прокатилось через костры дальше, по полю. Илар пытался сосредоточиться на ощущениях в груди, разжечь искру – что-то сыпалось белым и алым на землю, вспыхивало всего на миг, но мешали крики упырей и команды чародеев. Илар злился на себя, по лбу катился пот – наконец у него получилось направить силу из груди в руку, и с пальцев сорвался огненный шар. Прокатившись по земле, он вспыхнул за сухим кустом полыни, но на этом всё. Выругавшись, Илар схватил нож и кинулся на помощь просто так, безо всякой искры.

До рассвета упыри пытались прорвать охранные костры и утащить к себе как можно больше чародеев. К счастью, им это не удалось. Чародеи посылали по полю и до самых городских ворот волну за волной, и Илар подозревал в них вовсе не то пламя, которое дважды выжигало весь нежицкий род. Упыри визжали от ярости и боли, но вскоре поняли, что им не прорваться. Чародеи тоже вымотались – силы были наравне. Вот прибыло б несколько отрядов на подмогу…

Наконец попытки нежаков сошли на нет. Несколько десятков упырей так и остались у городских ворот, где-то на полях появлялись из тумана новые, но больше не нападали, только смотрели издалека и иногда открывали пасти, чтобы издать зловещий шипящий вой. Чародеи тоже не посылали новые волны пламени. Измотанные столкновением, они восстановили защиту стоянки и расселись прямо на земле, отдохнуть и съесть уже остывшую похлёбку.

Дерябу сожгли утром. Развели высокий костёр, алый до кровавого оттенка, и каждый добавил туда часть своего пламени. Даже Илару наконец удалось стрясти с пальцев несколько слабых искр. Он не хотел делать ничего, что обозначило бы его причастность к чародеям, но всё же не мог не почтить память храброго парня.

И пока разгорался огонь, над Озёрьем пылал рассвет, такой же красный. И неясно было, где искры от костра, а где – всполохи нового солнца.

* * *

С утра Мавна заходила к Раско – он проснулся, поел у Царжи, встав с кровати, поболтал с Мавной, немного поразглядывал диковинную посуду и склянки с настойками, потом снова попросил крови и, устав, лёг спать. Мавна не разрешила Варде и Смороднику идти с ней – побоялась, что Раско их испугается. Да и как ему объяснить, кто они и зачем пришли? Он и так не понимает, как оказался с сестрой в доме колдуньи в чужом городе. Лучше пусть больше отдыхает и набирается сил.

День стоял душистый и тёплый, небо было таким бескрайним и завораживающим, с широкими росчерками облаков, подсвеченными розовым и медовым, – Мавна во все глаза смотрела на него и не могла наглядеться. Приставала к Варде: «Ты видишь? Смотри, как красиво!» – но Варде сидел тихо и задумчиво, пусть и послушно вскидывал лицо, когда она снова дёргала его за рукав. Приставать к Смороднику было бессмысленно: после своей настойки из восьмидесяти трав он с мрачным видом сжимал переносицу, прикрывал ладонью глаза, что-то ворчал вполголоса и чаще обычного прикладывался к бурдюку с водой. Сколько бы Мавна ни трясла его за плечо, красóты неба его не впечатляли.

Они втроём наконец-то выбрались из Чумной слободы в само Озёрье – побродить с краешка, недалеко от стены, отделявшей поселение райхи. Мавна едва уговорила Смородника пойти с ними, ненадолго, одним глазком посмотреть на город. И успела пройтись по ближайшим улицам, вовсе не таким многолюдным, какие встретили их в первый день. Но Мавне всё равно понравилось до дрожи, и если бы удалось забежать на торг, она была бы совсем счастлива. Но Варде попросил остаться рядом, сесть на траву у небольшого ручья и поговорить. И, заметив её разочарование, выпросил у лоточника медовое яблоко на палочке – не диковина большого торга, конечно, но она всё равно была рада.

– Я не вернусь в Ежовники, – вдруг сказал Варде, тяжело сглотнув.

Мавна, доедая яблоко, удивлённо повернулась к нему.

– Почему?

Варде смотрел на небо, и в золотистом свете зелёные глаза слегка отливали янтарём.

– Я ведь умер для них. Наверняка меня отчитали и оплакали. Сколько времени уже прошло… Будет жестоко вернуться. И сказать, что теперь я не то нежак, не то просто болотник. Пусть лучше продолжают считать меня мёртвым и живут себе дальше.

Смородник перестал тереть переносицу и недоумевающе посмотрел на Варде.

– Ты дурной? Всегда лучше быть живым. Даже если все думают, что ты мёртв.

Мавна быстро обернулась на него и подумала: что, если он когда-то тоже ждал, что его погибшие родные вернутся хотя бы в облике упырей? Или в то время упыри ещё не могли завладевать телами людей? Спросить она не решилась. Но, быть может, однажды отважится.

– Я так не считаю, – серьёзно сказал Варде. – Зачем рвать душу? Я сам не знаю, как теперь буду жить без нежицкого сердца. Удержит ли тело болотный дух? Представь, если я умру для них во второй раз. Это было бы жестоко: сперва дать