попали почти в цель, даже если ты не попала в яблочко, — поддразнил я, выкидывая ее слова из головы и демонстративно забывая о них.

Татум прикусила губу, обдумывая ответ, ее пристальный взгляд долго скользил по моим чертам лица, прежде чем она поняла, что я не собираюсь терять самообладание.

— Могу ли я заняться тобой прямо сейчас? — Спросил я.

— А я вообще-то имею право голоса? — Выдавила она.

— Конечно. Понимаешь, детка, это всего лишь разговор между… ну, я бы сказал, сучкой и ее хозяином, но я чувствую, что ты можешь обидеться.

— Пошел ты, — прошипела она.

— Спасибо за предложение, но я не думаю, что ты выдержишь этот жар, богатая девочка.

— Отлично. Тогда давай послушаем, если ты думаешь, что знаешь так чертовски много обо мне, — сказала она, скрестив руки на груди и выпятив при этом грудь.

Я не делал попыток скрыть, куда упал мой взгляд, и она зарычала, еще глубже погружаясь в пузырьки, чтобы закрыть мне вид на тело.

Я потер большим пальцем уголок рта, чтобы скрыть ухмылку от ее реакции, и решил продолжать играть в эту игру. Было не так много людей, которые действительно могли бы так долго удерживать мое внимание, и я начал задаваться вопросом, как долго она еще будет оставаться интересной.

— Тогда посмотрим… — Я скользнул по ней взглядом и усмехнулся, когда начал. — Ты выросла в достатке, но не с такими деньгами, которые были у большинства здешних детей, так что ты привыкла к достаточно хорошему качеству жизни, но не настолько хорошему, чтобы считать себя титулованным ребенком. Мама бросила тебя в самом раннем возрасте, так что ты провела годы своего становления, равняясь на папу, который был всего лишь парой винтиков, если верить газетным статьям о нем. Я также прочитал о всех различных лабораториях, в которых работал твой папа, по всей стране, а это значит, что ты часто переезжала с места на место. Это объясняет, почему ты легко заводишь друзей, но не вмешиваешь в это свои эмоции. Имея единственного мужчину-образца для подражания, ты научилась разговаривать с мужчинами лучше, чем с женщинами, и по мере того, как ты обретала это тело — что, кстати, чертовски впечатляюще — ты поняла, что являешься практически полным набором для завлечения члена. Это означало, что за последние несколько лет ты была с несколькими парнями, беря от них ровно столько, чтобы удовлетворить себя, не отдавая многого взамен, так что, когда ты уходишь, не остается никаких ран, о заживлении которых стоило бы беспокоиться. Это также объясняет, почему к тебе будет так чертовски трудно подобраться. Ты обрела толстую кожу, и ты знаешь, как защитить себя, так же хорошо, как понимаешь, как отряхнуться после удара и вернуться в бой. Как я справился?

— Ты пропустил ту часть, где я обучалась кикбоксингу и продвинутой самообороне, — самоуверенно сказала она. — И, несмотря на все эти эффектные мускулы, которыми ты так гордишься, я почти уверена, что смогла бы уложить твою задницу один на один.

Я одарил ее честной, настоящей улыбкой. Никаких ухмылок, никаких насмешек, вообще никакого дерьма. Такой улыбки никто, кроме Блейка или Сэйнта, не получал от меня годами.

— Ну и черт с тобой, детка, — промурлыкал я. — Это звучит как свидание.

— В твоих мечтах, остолоп, — огрызнулась она.

Я рассмеялся над этим и провел языком по нижней губе, вспоминая краску на своей плоти, когда попробовал ее на вкус. Я провел большим пальцем по подбородку и посмотрел, как он покраснел. Татум проследила за этим движением с оценивающим выражением лица.

— Я не могу поверить, что вы все разрисовались, как кучка гребаных играющих понарошку детей, — прорычала она, ее язык действительно развязался теперь, когда она поняла, что я не возражал против этого.

— Но мы здорово напугали тебя, не так ли? — Я поддразнил.

Татум поджала губы, ее взгляд скользнул по краске на моем теле, как будто она искала в ней ответ.

— Почему? — Тихо спросила она. — Я понимаю, почему вы все меня ненавидите. Я просто не понимаю, почему вы хотите, чтобы я была вашей? Это только для того, чтобы вы могли унижать меня? Уничтожить меня? Что? — Ее голос дрогнул на последнем слове, и я решил дать ей то, что она хотела. По крайней мере, частично.

— Потому что мы монстры особого вида, — выдохнул я, наблюдая за ней через воду. — И мы наслаждаемся вещами, которых другие не понимают.

— Наслаждаетесь болью и страданиями? — Она выдохнула.

— Да.

Пока она обдумывала это, между нами повисла тишина, и я наблюдал за ней, а она за мной. Я тоже видел в ней эту боль, эту потребность в чем-то… большем.

— Иди сюда, — сказал я тихим голосом, в котором не было места для возражений.

— Ты обещал, что секса не будет, — прорычала она, и я фыркнул от смеха.

— Тебе нужно выбросить свои мысли из головы, детка. Я дал слово вместе с остальными. Никто из нас не будет заставлять тебя делать что-либо подобное. В любом случае, мы не такие монстры. А теперь иди сюда.

Она соскользнула со своего сиденья и медленно двинулась по воде ко мне, ее груди приподнимались над поверхностью, когда она шла, так, что я мог видеть ее розовые соски сквозь черное кружево. Это была проверка, она хотела знать, собираюсь ли я сдержать свое слово или нет. Но она не была бы разочарована в этом. Мое слово было законом. То же самое относилось ко всем Ночным Стражам. В этом мире не было ни единой вещи, которая заставила бы нас нарушить его.

Она колебалась, когда остановилась передо мной, стоя между моих раздвинутых ног, пока ее взгляд снова скользил по краске на моей плоти.

Я медленно потянулся к ней, схватив за идеально круглую попку, поднял ее и усадил к себе на колени, и она ахнула от удивления, положив руки мне на плечи.

Мой член дернулся, когда эти розовые соски коснулись моей груди через кружево.

Большие голубые глаза Татум встретились с моими, и я увидел океан неуверенности в ее взгляде.

— Ты должна делать все, что мы скажем, — напомнил я ей, наклоняясь вперед так, что наше дыхание смешалось, когда я ослабил хватку на ее заднице и снова положил руки на край горячей ванны по обе стороны от меня. — Но это не обязательно должно быть так уж плохо.

— Вы все плохие, — ответила она. — Плохие до мозга костей, каждый из вас.

— Прогнившие насквозь, — мрачно ответил я. — А теперь смой эту краску для меня,