– Она что же – предвидела свою смерть? – удивилась Юлия.

– Не знаю… иногда бывают у людей такие удивительные предчувствия…

Анна подняла фотографию с пола, и вдруг от ее задней стороны отклеился и упал на пол листок желтоватой бумаги.

– Тут какая-то записка! – удивленно проговорила Юлия, подхватив этот листок. – Она, наверное, была вложена под фотографию…

– Дай взглянуть…

Листок был исписан уже знакомым Юлии почерком. Почерком покойной Лидии.

Но текст, который был написан на этом листке, не имел никакого смысла.

Юлия попыталась прочитать эти бессмысленные строчки.

«Яна, стипро точ шаюве ан бяте туэ мублепро. Котоль бете рюве. Нартика спанарят в зеему шорохо тоебыза сатреад нимевре».

– Это на каком же языке? – спросила Юлия. – Какой-нибудь среднеазиатский?

– Киргизский, – подал голос Аркадий. – У меня был один знакомый киргиз. Выпить, кстати, мог ужасно много. Так вот, он как выпьет, так всегда на свой язык переходил. Очень похоже… ему потом уже перестали наливать. Мало того, что все выпьет, так еще слушай его потом…

– Нет… – задумчиво ответила Анна. – Это не киргизский. Это лунфардо.

– Что? – удивленно переспросила Юлия. – Это еще что за язык? Никогда о таком не слы-шала.

– Ну, вообще-то лунфардо – это такой выдуманный язык, жаргон, на котором говорили простые люди в Буэнос-Айресе, чтобы их не поняли посторонние. В лунфардо слоги меняются местами – вместо песо говорят сопе, вместо танго – готан…

– Но здесь-то это откуда? Мы же не в Аргентине!

– Верно. Но мы с Лидией иногда пользовались таким собственным языком, если хотели, чтобы нас никто не подслушал. Кстати, она меня на нашем лунфардо называла Яна, а я ее – Дияли…

– Как-то это по-детски…

– Может быть. Мы с ней слушали такую музыкальную группу, «Готан Проект», отсюда и пошло это увлечение…

– И что же тогда написано на этом листке?

Анна взяла карандаш, пробежала им по непонятным словам и перевела их на обычный язык:

– Аня, прости, что вешаю на тебя эту проблему. Только тебе верю. Картина спрятана в музее хорошо забытое адресат времени…

– Большая часть записки понятна, – проговорила Юлия. – Понятна и согласуется с тем, что Лидия написала в своем дневнике. Это и есть ключ, который она хотела передать тебе. Но вот что значат эти слова в конце – «хорошо забытое адресат времени»? Бессмыслица какая-то!

– Новое, девочки, – это хорошо забытое старое! – провозгласил Аркадий. – Вот у нас сейчас авангардисты считают, что говорят новое слово в искусстве, а на самом деле они повторяют то, что уже было сделано в первой половине двадцатого века большими мастерами: Филоновым, Осьмеркиным, Фальком, Петровым-Водкиным… тот же художественный язык, те же средства самовыражения…

– Все, Аркаша, тебе сегодня больше пить не надо! – заявила Анна и пояснила для Юли: – Когда он начинает умные вещи об искусстве говорить – это значит, у него уже началась предпоследняя стадия опьянения. Тут его нужно остановить, а то перейдет к последней…

– А какая же последняя?

– Засыпает и потом уже ничего не помнит. Так что нам лучше поспешить, пока он не отключился – забрать работы, которые пойдут на выставку, и отнести их в твою машину.

Они отложили отобранные работы и с помощью Аркадия спустили их на первый этаж, а там в три приема перенесли в Юлину машину.

Через двадцать минут они уже подъехали к музею.

Юлия заглушила мотор, взглянула на вывеску и вдруг взволнованно проговорила:

– Что там сказал Аркадий, когда перешел в предпоследнюю стадию опьянения?

– Ну, он много чего говорил. Он на этой стадии всегда становится разговорчивым. Он говорил, что новые авангардисты на самом деле подражают старым, еще про самовыражение…

– Нет, с чего он начал?

– Он сказал, что новое – это хорошо забытое старое.

– Вот именно! Так что можно перевести еще два слова в той зашифрованной записке. Слова «хорошо забытое» наверняка можно заменить на «новое»… остается только «адресат времени»…

– Вспомнила! Я вспомнила! – вскрикнула Анна.

– Ну, говори скорее, что ты вспомнила!

– У нас на курсе был один парень, очень способный. Он не только был талантливый художник, но еще и поэт. Лидии его стихи нравились. Я его потом лет через пять встретила – гладкий, лоснящийся… банкиром стал, ни поэзией, ни живописью больше не интересуется…

– Не отвлекайся! К чему ты о нем вспомнила?

– Вот, значит, его стихи Лидии нравились. И в одном стихотворении была такая строчка – «пишет времени пространство…»

– Не поняла, к чему это.

– Неужели неясно? Если пишет времени пространство, то оно – пространство – адресат времени…

– Вообще-то наоборот. Это время – адресат пространства, а пространство – адресант…

– Ну, не вдавайся в такие детали! Может быть, Лидия перепутала слова «адресат» и «адресант», но, во всяком случае, «хорошо забытое адресат времени» можно перевести как «новое пространство»! А все вместе – «Картина спрятана в музее «Новое пространство»…

– Музей «Новое пространство», – прочитала Юлия надпись на вывеске. – Значит, Лидия спрятала картину Рафаэля в этом самом музее!

– Выходит, так… но как она сумела это сделать? Ведь когда она приезжала сюда, чтобы встретиться с Охотниковым, картины при ней не было. Иначе Андрею Ивановичу не пришлось бы ехать в Нижний Тагил. А после этого Лидия больше никуда из Тагила не уезжала до самой своей смерти…

– Это, конечно, интересный вопрос. Но сейчас важно, что мы расшифровали записку, которую Лидия оставила тебе, и записка указывает нам на этот музей…

– Идем скорей! – Анна вдруг вздрогнула, как будто налетел порыв ледяного ветра, хотя погода сегодня была как раз для середины апреля – солнце светит, на небе ни облачка, на деревьях почки распускаются.

Анна оглянулась, было такое чувство, что спину сверлят тупым ржавым сверлом. Однако сзади никого не было. Они прихватили из багажника картины и позвонили в запертую дверь музея.

Очень долго не открывали, наконец дверь отворила запыхавшаяся Аксинья.

– Ты что, одна, что ли? Никого больше нет, кто нам поможет картины отнести?

– Акулина! – заорала Аксинья. – Ну, куда она запропастилась, хотела бы я знать? Сами таскайте, никого нет, девчонка удрала, а в зале только Вероника Михайловна, ей сто лет в обед!

Из кабинета послышался телефонный звонок, Аксинья чертыхнулась и убежала.

– Вот так, самообслуживание у них, значит, – вздохнула Анна. – Зная Ксюшу, я не удивляюсь.

Они самостоятельно перетащили все картины в три приема и сели передохнуть. Появилась Вероника Михайловна – весьма пожилая дама интеллигентного вида с аккуратно уложенными седыми волосами – и предложила им водички.