Я все меньше и меньше участвую в этих разговорах. Женщины из элитных семей излучают заразительный энтузиазм, однако мне они кажутся наивными идеалистками. Таким образом никакое общество не сложится. Так это не работает. И что буду делать я в этих так называемых обновленных Нидерландах?.. Живы ли еще мои родители и мой брат? Остальные члены семьи и мои друзья? Вот что на самом деле мучает меня больше всего. Мой лагерный опыт не вселяет в меня оптимизма и заставляет опасаться худшего. Я точно знаю лишь, что именно голландцы не дали выжить моей процветающей и авторитетной танцевальной школе. И в лагере я сидела из-за того, что меня дважды предали голландцы. А голландская королева сбежала в Англию именно тогда, когда в ней больше всего нуждался ее народ. Да, мне очень помогала Магда Колье, но Магда Колье была немкой. И еще я постоянно вспоминаю рассказ моего брата Джона. Про то, как в него стрелял голландец, когда он защищал Гаагу. Оглядываясь на все случившееся со мной, могу лишь сказать, что голландцы не были мне соотечественниками, когда случилась беда. Конечно, среди них встречались милые и приятные люди, но они не могут вычеркнуть из моей памяти всех этих ужасных событий. Здесь, в Швеции, люди очень добры ко мне. И меня из лагеря освободили именно они, а не голландцы. Нидерландский Красный Крест не сделал для меня ровным счетом ничего. А шведский Красный Крест обо мне позаботился. И не только в Швеции. Но и в Дании, а еще раньше — в Равенсбрюке. Шведы спасли мне жизнь. И я решаю остаться в Швеции.

Находясь в карантине, я многократно взвешиваю это свое решение. Поступаю я правильно или действую импульсивно? Но тщательно перебрав все “за” и “против”, я все-таки прихожу к тому же выводу. Мое решение не возвращаться в Голландию окончательно и пересмотру не подлежит. Уверенность в том, что я делаю правильный выбор, помогает мне успокоиться. Это придает мне новые силы, и я начинаю общаться с другими бывшими заключенными и персоналом. В спорах об идеальном обустройстве Нидерландов я больше не участвую.

Благодаря своему знанию немецкого, нидерландского, французского и английского я становлюсь “переговорщиком” между людьми различных национальностей. Еще я регулярно играю на пианино, и многие собираются меня послушать. То и дело кто-нибудь вызывается петь. Когда дней через десять это всем надоедает и народ снова начинает впадать в уныние, я организую спортивную группу, которая каждый день в течение часа занимается физкультурой. Сперва это совсем небольшая группка, но вскоре к нам присоединяется почти половина всех женщин. Другие принимать участия в занятиях не могут, потому что все еще слишком слабы или больны. После каждого спортивного занятия, как следует разогрев мышцы, я еще делаю балетные упражнения в большом школьном зале.

Теперь, когда дела почти у всех идут на лад, мне кажется, будет неплохо организовать что-нибудь веселенькое, что поможет всем отвлечься и расслабиться. Ведь многие по-прежнему испытывают тревогу, а некоторые почти полностью ушли в себя. Кабаре с танцами представляется мне наилучшей идеей, и на маленьком листочке я расписываю по пунктам, что нужно сделать. Через неделю, когда идея обретает конкретные очертания, я ищу людей, которые захотели бы ко мне присоединиться. И вот у нас уже собирается компания из восьми женщин.

Роза за роялем, на рояле — оперная певица

Мы вместе придумываем скетчи и разучиваем их. Я пишу тексты песенок на всех известных мне языках: немецком, нидерландском, французском и английском, перекладываю их на известные мелодии и, аккомпанируя себе на пианино, показываю своим компаньонкам. Одна из женщин, участвующих в нашей авантюре, — оперная певица, у нее красивый сильный голос. В нашем кабаре она становится солисткой и поет большинство наших песенок, мы хором подтягиваем припев, а я аккомпанирую ей на пианино. Поскольку наша певица — немка, все тексты на нидерландском, французском и английском она проговаривает с забавнейшим акцентом, что для представления в кабаре очень кстати.

Мы успеваем подготовиться всего за неделю, и вот уже выступаем в актовом зале школы. У нас женское кабаре для женщин. Декорации весьма скромные: несколько самодельных занавесов, флаги и школьные вазы. Освещение хорошее, помещение достаточно большое. Все приходят на нас посмотреть.

С первой же песенки зал заводится. Слова положены на известную мелодию, настоящий шлягер. Над нашими скетчами народ весело хохочет. Зачастую беспомощные и неумелые тексты песенок и скетчей лишь увеличивают веселье. Некоторые песенки публика слушает спокойно, поскольку не все понимают язык, на котором она исполняется. Но как только начинается припев на известную мелодию, зал тут же его подхватывает. И не потихоньку, а в полный голос, от души, часто чуть ли не диким криком. Для человека со стороны зрители в зале могут показаться неорганизованной орущей толпой. Так оно отчасти и есть. Здесь собрались немки, голландки, француженки, бельгийки — из самых разных слоев общества, с самыми разными историями. Под звуки музыки одни вскакивают на стулья, другие танцуют в проходе — в одиночку или с другими женщинами. Некоторые обнимаются и целуются, и поцелуи их длятся чуть дольше, чем просто сестринские. Все это напоминает мощную разрядку напряженности. Напряженности, накопившейся за последние несколько лет. По окончании представления зал разражается овациями, все кричат: бис, бис! Оперная дива снова начинает петь. Это душещипательная песня, все подпевают. На нас снова обрушиваются долгие аплодисменты. Дамам из кабаре вручают цветы. Двое из нас стоят со слезами на глазах. Это первые наши цветы за долгие годы.

В антракте царит восторженное оживление. Люди болтают на разных языках. Все обсуждают наше кабаре и, вспоминая шутки, смеются. К этому я и стремилась.

Через полчаса одна из женщин звонит в колокольчик в знак того, что антракт окончен. Но это не помогает. Почти никто не трогается с места, бурная беседа продолжается. После ожесточенного треньканья колокольчика ничего не меняется. Приходится мне и другим артисткам кабаре взывать к каждой зрительнице по отдельности. Некоторых женщин, так и не перестающих болтать, мы подталкиваем в сторону зала. Лишь минут через пятнадцать все наконец рассаживаются. После антракта начинается танцевальное представление. Я стою одна на сцене, и после того как в зале наступает тишина, вступает музыка.

Звучат первые мягкие ноты вальса Шопена, и я начинаю танцевать, улыбаясь залу и устанавливая зрительный контакт с женщинами, которых я знаю. Когда музыка набирает темп, мой танец украшается все более сложными “завитушками”. Несмотря на то что я танцую с малолетства, сама преподаю танцы и мои выступления показывались в киножурнале, танец для меня не превращается в рутину. Всякий раз это что-то новое. Танцы — это самая большая моя страсть. Я чувствую ритм собственного тела в гармонии со звуками музыки. Танцевать для меня — сродни священнодействию. Когда стихают последние звуки шопеновского вальса, я замираю. Зал восторженно аплодирует.

Следующий танец — “Болеро” Равеля. Красивая музыка начинается с мягких медленных звуков, приходящих как будто издалека, затем набирает все большие обороты, нарастает мощными волнами и, наконец, разрешается сильнейшим взрывом. Под эту музыку я танцую почти балетный номер.