По моей губе скатывается капелька пота. У него соленый привкус. Я импровизирую в танце. Плавные линии на абстрактном полотне. Я ничего не вижу, я вся превращаюсь в музыку. Я танцую почти что в трансе, как это делала, когда мне было пять лет. Сейчас мне уже тридцать, но я испытываю те же чувства, что и тогда. В танце я снова возвращаюсь к саге о Лоэнгрине, рыцаре-лебеде. Эта сага все еще преследует меня. Моя большая любовь исчезла в небе. Любовный треугольник с Лео и Кейсом обернулся для меня катастрофой. Мертвые заполонили мой жизненный путь. Жизнь не раз обходилась со мной сурово. Между первым моим танцем и тем, что я танцую сейчас, случилось много всего, очень много. И это рефреном повторяется в моем нынешнем танце, нагнетается в нем, как стон.

Роза. Танец освобождения

Когда в конце “Болеро” музыка резко обрывается и ее звуки как будто падают со сцены на пол, эхо долго держится над залом, а потом отступает, как отлив. Я возвращаюсь в настоящее. Слегка оглушенная, задыхаясь, в капельках пота. Понемногу я вновь обретаю зрение, а зрители смотрят на меня и молчат. Я опускаю руки — и внезапно на меня обрушивается шквал аплодисментов, шум и неистовые крики. Я уже полностью вернулась в реальность, поэтому начинаю махать и улыбаться зрителям. Этот момент прекрасен, и мне хочется длить его как можно дольше. Я смахиваю со лба пот.

Позже я рассказываю Марте:

— Для меня это был не просто танец. Это был медленно нарастающий, вовлекающий вовнутрь себя, разжигающий танец, заканчивающийся фантастической разрядкой. Этот танец похож на всю мою жизнь, ту жизнь, которая у меня была до этого момента. Этот танец был моим освобождением. Мы уже несколько недель в Швеции, мы знаем, что свободны, но только танцуя, я ощутила это по-настоящему. Думаю, что так это было и для всех присутствовавших в зале женщин. В тот вечер я впервые увидела, как смеются некоторые из них. Мой танец в тот вечер стал моим подлинным освобождением. Как будто это был снова мой первый танец, который я танцевала в пять лет, ощущая, что жизнь только начинается. Начинается заново…

Разумеется, меня остро интересуют вести из Нидерландов. О моих родителях, Джоне, оставшихся членах семьи и друзьях. Я написала множество писем, но пока еще не получила на них ни одного ответа. Спрашивала о своих родных чиновников нидерландского посольства. Ничего не знаем, отвечали мне они.

И вот наконец я получаю письмо с родины. Плохие новости. Катастрофа. После нескольких дней невыносимого горя я могу писать только стихи.

Гетеборг, 26 мая 1945 года

Из Голландии долго письма я ждала,

Дни и ночи ждала напролет.

Засыпая, о том лишь я думать могла,

Что наутро мне почта придет.

Мамин почерк любимый, знакомый до слез,

Ни за чей я другой не приму —

Как живой уголек он согреет в мороз

И разгонит бездонную тьму.

И бессмысленный труд, и убитую честь,

Лай собак, унижения ад,

Я забыла бы все за одну эту весть,

За возможность вернуться назад.

Вереница мучений веревкой вилась,

Чудом я не лишилась ума.

И настал этот день, когда я дождалась

Из Голландии милой письма.

И к усталым глазам я конверт поднесла —

В нем надежда моя и покой…

Но мгновение радость моя прожила:

Он чужою подписан рукой.

Не такого письма я ждала столько дней,

Не такой быть должна эта весть —

Как же страшно узнать, что от мамы моей

Мне уж больше письма не прочесть.

Это письмо не было для меня полностью неожиданным. Еще сидя в Аушвице, я понимала, что родители не смогут пережить весь этот кошмар. Но вопреки здравому смыслу в душе все-таки теплилась слабая надежда. В организованном хаосе войны иногда происходят события, которые не укладываются в общий ряд… Но вот и эта тихая надежда окончательно разбита. Теперь, когда я знаю, что мои родители погибли, есть еще одна причина не возвращаться в Нидерланды. Да и нидерландские власти не расположены к сотрудничеству, что еще раз подтверждает мое решение остаться в Швеции. Вместо того чтобы проявить участие к соотечественнику, который настрадался в концлагере, нидерландские власти демонстрируют обратное. Конечно, это мелочи, но все же. Так, например, спустя некоторое время после моего освобождения я получила… счет за теплое зимнее пальто, врученное мне в мае от имени нидерландского посольства. Не хочу ли я за него заплатить, интересуются в приложенной к счету записке. Что тут скажешь? Шведы бесплатно обеспечили меня одеждой, жильем, пищей и медицинским обслуживанием, а Голландия пожелала слупить с меня денежки за брошенное мне пальто.

Урок шведского языка

Вскоре я узнаю, что не имею права остаться в Швеции. Голландское правительство договорилось с Красным Крестом, что все бывшие заключенные, как только наберутся сил, должны быть отправлены домой. Но договорилось или не договорилось, в торжественной обстановке или просто так, а я решила иначе. И останусь в Швеции во что бы то ни стало. Голландия больше не мой дом. То, что говорит государство, меня уже не касается. Я больше ни на грош не доверяю этому государству.

Марте удается связаться со своей семьей в Бельгии. Она тоже понесла потери, но большая часть ее родственников жива: ее мать, два брата и ее дедушка. А также многочисленные племянники и племянницы. Она рвется домой, и бельгийский Красный Крест берется ее туда доставить. При расставании мы обмениваемся скупым “пока, подруга” и обещаем друг другу всегда быть на связи.

Конечно, проще всего и мне вернуться в Голландию. Все бы сразу уладилось, и мне не пришлось бы напрягаться. Голландское посольство даже слегка давит на меня, требуя, чтобы я примкнула к группе голландок, которых вскоре отправляют на родину морским путем. Энтузиазм голландских женщин по-прежнему заразителен, перспективы общественных преобразований в Нидерландах заманчивы. К тому же я не знаю языка и не разбираюсь в шведской культуре. Мое сердце указывает на Голландию. Но с велениями сердца впредь надо быть осторожней. Всем этим я сыта по горло! И едва ли я это скоро забуду.

Чтобы осуществить свой план, мне нужно быстро освоить шведский. Хотя мы сейчас находимся во временном лагере и каждый здесь мечтает побыстрей оказаться дома, никому не возбраняется посещать уроки шведского языка. В хорошую погоду их дают на школьной площадке. Я следую им со всем тщанием, и вскоре шведский становится мне почти что родным. Я записываю в блокнотик шведские слова и потом учу их наизусть. Ежедневно упражняюсь в языке с сотрудниками нашего центра и быстро налаживаю с ними хорошие отношения. Как только снимают карантин, я выбираюсь в город.