Этот факт почему-то взволновал Полину, хотя поводов для беспокойства не было никаких. В конце концов, она окружена родственниками, а не какими-нибудь пришлыми нищебродами, способными покуситься на чужое добро. Да и ничего особо ценного в ее багаже нет: белье, джемпер, шерстяное платье для похода к нотариусу, пара футболок, запасные джинсы… И ноутбук. Ах да, еще читалка с закачанным перед отъездом Умберто Эко. Но вряд ли кто-то польстится на читалку – двоюродные братья и сестры Полины вовсе не производят впечатление интеллектуалов.

Монотонность дождя усыпляла, и Полина смежила веки, готовая вот-вот погрузиться в сон. Но в самый последний момент заметила в окружающей обстановке нечто такое, что не оставило следа от усталости и расслабленности:

КОЛЛЕКЦИЯ НАСЕКОМЫХ.

Позабытая ею в мастерской, коллекция вновь вернулась к Полине. Теперь она стояла на одной из полок, с двух сторон зажатая для верности книгами. И прямо-таки лезла в глаза: даже удивительно, что Полина не обнаружила ее раньше. Короб с насекомыми принес, конечно же, Лёка (милый, безотказный и внимательный Лёка!) – больше некому.

Впрочем, умиление сразу же прошло, уступив место неясной тревоге: всему виной таблички с именами, конечно же! Но… не только это. Что-то неуловимо изменилось в самих насекомых. Это было лишь внутреннее ощущение, которое требовало немедленной проверки. Покопавшись в сумке, Полина извлекла из нее маленькую складную лупу и, вооружившись ею, двинулась к коробу.

Так и есть! Крошечная головка бабочки-капустницы («Тата») утопала в красном – несколько капель пролилось даже на картон. А голова бабочки-огневки («Аля») отсутствовала вовсе! Бегло осмотрев остальные экземпляры коллекции, Полина не нашла в них каких-либо видимых повреждений, но безотчетное чувство тревоги никуда не делось – только усилилось. Проще всего было бы отмахнуться от увиденного, сунуть проклятый короб за брезентовые скатки, заставить лоциями или вообще выбросить: с глаз долой – из сердца вон! Но проблемы это не решит и от тревоги не избавит. Таинственный коллекционер либо следовал за событиями, либо… сам инициировал их. Ничем другим не объяснишь красные точки (краска? кровь?), обсевшие капустницу, – ведь на Тату напали, разбили ей затылок! Но что может означать оторванная голова огневки?

Об этом лучше не думать.

Но думать все равно придется – как и о том, куда подевалась Аля, не бабочка – девушка. Полина вела себя глупо: вместо того чтобы дожать Лёку, она сделала вид, что принимает его путаные объяснения насчет неведомого энтомолога-любителя. Впрочем, у нее есть оправдание: тогда, в мастерской, это виделось шуткой. Пусть и жестокой, но шуткой, не более.

Теперь все изменилось. Нужно немедленно показать насекомую коллекцию Шилу. Единственному среди них полицейскому и вообще – человеку трезвого ума. Пускай он решает, что делать со всеми этими мелкими тварями – или не делать вовсе. А Полина больше не намерена сушить голову над тем, что выше ее понимания.

На секунду испытав облегчение, она сняла короб с полки и прямо за ним увидела плотный потрепанный конверт, до поры до времени прикрытый богомолами, клопами-солдатиками и стрекозами «синее коромысло».

СОВСЕМ СЕКРЕТНО – было выведено на нем, в правом верхнем углу. И – чуть ниже, ровно посередине:

БЕЛКЕ

Конверт явно подписывал ребенок: неровные печатные буквы заваливались друг на друга. «К» в слове «секретно» смотрела в противоположную сторону, а «н» так далеко отстояла от «т», что получалось что-то вроде секрет но.

Нет здесь никаких детей.

Все здесь дети.

И конверт мог подписать любой, кто знал, что Полину зовут Белка. И Шило, и Ростик, и МашМиш прекрасно об этом осведомлены. А Тата с самого начала вернулась к Полининому детскому прозвищу. Прошлым вечером это умиляло, теперь же…

Полине потребовалось немало мужества, чтобы прикоснуться к конверту: руки ходили ходуном, а сердце готово было вот-вот выпрыгнуть из груди. Что-то подсказывало ей: если она вскроет послание, жизнь ее никогда не будет прежней. Впрочем, не стоит жалеть о прежней жизни, хорошего в ней было не так уж много: страх, скорбь, одиночество, желание позабыть о том, что случилось с Лазарем и Астой, – и невозможность забыть. И вечное ожидание Сережи.

У нее оставался еще один выход: не вскрывать конверт или, по крайней мере, не заглядывать в него здесь. Спуститься вниз, найти Шило и всех остальных – пусть делают с детским письмом что хотят. Тем более что на конверте имеется подсказка – секрет но. Секрет-то секрет, но Белка может поделиться им с кем угодно.

Так и есть: она снова прячет голову в песок, пытается уйти от решения проблемы. Разве не этим она занималась всегда? Резкие движения, глобальные перемены – не ее стиль, Полина лишь безвольно плывет по течению в тайной надежде, что высшая сила (Бог, Сережа) направит ее, вынесет на безопасное место, укажет путь к спасительному берегу. Последний раз она была храброй двадцать лет назад – когда пошла за шахматными фигурками навстречу шторму. И обнаружила в гроте мертвого Лазаря. И провела с ним… Сколько же времени она с ним провела? Полчаса, час, день, вечность? Любой из временны€х отрезков будет правдой. И неправдой одновременно.

Полина склоняется к вечности.

С тех пор, со времен вечности, мужество навсегда покинуло ее. Но теперь появился шанс все изменить, и никто для этого не нужен – ни Шило, ни МашМиш, ни даже Тата. Разве что Сережа, но он не желает вернуться к ней, не хочет увидеть и обнять – как тогда, в детстве. Что она сделала не так? В чем ошиблась, почему оказалась недостойной его внимания?

Неожиданно она почувствовала едва ли не ненависть к Сереже, к его изматывающему неприсутствию в ее жизни. Нельзя же считать присутствием те подачки, те крохи, что время от времени перепадают Полине.

Если она будет храброй – что-то изменится? Вдруг – изменится?

Как и положено документам подобного рода, секретная депеша с обратной стороны была заклеена сургучом. И это снова отбросило Полину в детство, в ту его часть, где находилась пустыня Кызылкум и цветущие красным саксаулы. Отцу частенько приходили заказные письма и бандероли с Большой земли, с такими вот сургучными печатями. Сургуч страшно нравился маленькой Белке, особенно если растопить его в консервной банке на открытом огне. А потом осторожно вылить на кусок картона и придавить самодельной печатью. В качестве печати Белка использовала колечко, подаренное Байрамгельды. Это было удивительное колечко – очень старое, очень ценное: Байрамгельды утверждал, что его носила одна из жен Тамерлана, – при одном упоминании этого имени Белке надлежало закатить глаза, поцокать языком и издать возглас восхищения. Но она не особенно разбиралась в истории, хотя самому кольцу была искренне рада – такое оно было красивое. Серебряное, с красновато-коричневым камнем-ониксом и с крошечным колокольчиком, припаянным к нижнему краю. Или – к верхнему краю. Единственный недостаток кольца – оно слишком большое, не держится даже на большом пальце, не говоря уже о безымянном и указательном. Оттого Белка и носила его на шее, на шнурке, – в ожидании, пока пальцы вырастут настолько, чтобы кольцо заняло полагающееся ему место. И, чтобы скрасить ожидание, время от времени топила оникс в сургуче: оттиск получался необыкновенно привлекательным, узорным – за счет серебряных лапок, которые цепко держали камень.